еще один комочек легонько шлёпнул его по лбу, оставив небольшой пыльный след – и снова повернулся к приемному сыну, продолжая сверлить того тяжёлым взглядом. Растянутый в улыбке ехидный оскал исчез, уступив место плохо спрятанной маске испуга.
«Какой же ты всё-таки трус», – подумал Круэль. Отчим был таким же, как и все: он тоже знал, что Бездну нельзя расшатывать. Что нельзя на улице кричать во все горло. Он был страшным и любил напугать, но перед Бездной он был таким же ничтожеством, напуганным животным, как и любой другой нормальный человек.
– Ты в своем уме? – злобно прошипел он, стоя на месте и озираясь, совсем как второгодник-хулиган из старшей школы, в очередной раз демонстрирующий своё превосходство перед младшими и беспокоящийся лишь о том, чтобы не попасться учителям.
– Ты что, не знаешь, что тут нельзя так орать? Шуток не понимаешь, что ли? Нас ведь всех может завалить, или… – он осекся.
Никто не говорит «рухнуть вниз» вслух просто так.
Но Круэль почти не услышал этих слов. Его трясло. Всю свою силу воли, всю энергию он вложил в этот вопль, и теперь не знал, получится ли у него хотя бы сдвинуться с места, не то, что убежать. Но он видел, что победил – пусть на пару секунд, пусть на миг – но победил. И поэтому теперь, воткнув в глаза отчиму ответный взгляд, он, собравшись с силами, едва стоя на ногах, твёрдо, чётко разделяя слова, ответил:
– А мне плевать… – его голос дрожал, как струна. – Подойди ближе, и я заору так, что мы оба провалимся вниз. И пока мы будем падать, я сделаю всё, чтобы из нас в Бездну ушёл живым только я. Сделаю тебе подарок.
Отчим молча стоял и буравил Круэля взглядом, о чём-то напряжённо думая. Он не хотел продолжения этой истории, которая сегодня почему-то пошла не по его сценарию. «Победил, победил!» – вновь завопила какая-то часть сознания Круэля, вынырнувшая на поверхность из пропасти страха и гнева.
– Ты не в себе, – голос отчима едва уловимо изменился.
Кажется, он внушил себе то, что сам хотел бы считать удобным для него объяснением. Что-то решил для себя и теперь знает, как действовать дальше. Убедил себя, что этот крик Круэля – всего лишь подростковая нестабильность, наверное. «Он сам не знает, что творит, и скорее всего, конечно, не хотел этого делать и говорить этих слов. Да и не мог – как себе может позволить такое мальчик из благополучной, нормальной семьи? Кричать на родителя, да где это видано? Это случайность. Это исключение, и дальше всё, конечно же, будет так же, как и прежде», – читалось теперь на его отвратительном лице.
Круэль развернулся и пошёл прочь, стараясь не ускорять шага. Спина и затылок превратилась в один огромный нерв, готовый заискрить от напряжения. Круэль знал, что если услышит шаги, то побежит, побежит так, как не бегал никогда, наплевав на ставшие тесными поношенные ботинки и прогрессирующее плоскостопие пятой степени. И тогда та незначительная, крохотная, почти незаметная невооружённым глазом победа, что ему удалось только