выживет – его счастье, а нет, так чёрту баран; вот верёвочки где бы взять?
– В санях погляди, а то вот мой кушак, да пояс возьми, сгодятся, а его кушак не трогай, он новенький, я сам им подпояшусь.
Чуркин принялся за работу. Осип, не выпуская из рук Лукича, крепко держал его за горло, чтобы он не вскрикнул, затем повалил его на землю, разбойник связал его по рукам и ногам, и помог каторжнику впихнуть под печку, куда тот едва вошёл.
– Как крикнешь, так я тебе и капут задам! – дьявол ты этакий, нас хотел убрать, а сам попался, – ворчал Осип, подымаясь на ноги. – Как бы он, атаман, не выполз оттуда, надо бы чем-нибудь заложить отверстие, – добавил он.
– Клади оставшиеся головни, вишь их сколько.
– Кирпичами бы заложить, прочнее будет, упёршись плечом в уцелевшую трубу печки, говорил Осип, поднатужился и труба рухнула.
Кирпичи были употреблены в дело, отверстие из-под печки было напрочь заложено душегубами.
По окончании такой работы, они ввалились в сани. Осип, одетый в тулуп содержателя кабачка, уселся на козлы и спросил у Чуркина.
– Куда, атаман, ехать-то, на Тагил, что ли?
– Постой, дай подумать.
– Чего думать, пора, небось, ехать?
– Успеем, до света ещё далече, небось, полуночи ещё нет: поворачивай в город, хочу захватить с собою Прасковью Максимовну, с ней ехать веселее будет.
– Гляди, атаман, как бы на рожон не налететь, отделались благополучно и поедем, из-за бабы нечего останавливаться.
– Поезжай, если говорю; знаю, небось, что делаю, не враг я себе.
Каторжник как бы нехотя поворотил лошадей и поехал в город.
Метель все ещё не унималась, а становилась всё сильнее; город уже спал спокойным сном, изредка кое-где в домах виден был огонек; на улицах никого не появлялось, даже собаки, и те не показывались. Через несколько минут Осип остановил лошадей перед домиком Прасковьи Максимовны; оконные ставни были закрыты. Чуркин подошёл к одной из них, отворил её, огня в комнатах не было; он легонько постучался в стекло, но ответа не последовало. Наконец, после усиленного стука, показался огонёк, а, затем в зале появилась и хозяйка дома, взглянула в окно и, увидав знакомого ей человека, дала знак ему рукою, чтобы обождал за воротами.
«Ну, если её возлюбленный находится при ней, тогда, пожалуй, ничего и не поделаешь», – думал разбойник, похаживая около калитки.
– Скоро-ты, атаман, или нет? – слышался голос каторжника.
– Сейчас, ты уж молчи, пожалуйста, – был ему ответ.
Осип что-то пробормотал.
Прошло несколько минут. Калитка отворилась. Прасковья Максимовна кинулась в объятия разбойника и тихо прошептала:
– Не вовремя ты пришёл, мой-то здесь, нельзя мне с тобой побеседовать.
– Что он делает?
– Спит, выпивши притащился, – горе у него: денег. много в гостинице украли.
– Не врёт ли он, в карты не проиграл ли?
– Нет, божится, что пропали.
– А я за тобой, кататься поедем?
– Нельзя мне отлучиться, вдруг спохватится – тогда что? Беда мне.
– Мы не на долго,