искусственными пионами, венчающими белую скатерть. Старый телевизор ободранным боком следил за нами из-под кружевной салфетки, а мы – две тургеневские девушки 21 века (как сами себя называли) – корпели над учебниками и лекциями. И если названия моих книг были вполне читабельны, то Олины, из физико-математического факультета, без содрогания в голосе и легкого ужаса прочесть было невозможно.
Оля – настоящий будущий ученый. Даже Граф это понимал и всегда обходил ее стороной, запрыгивая бесцеремонно мне на ноги. Я привставала и просила услужливо:
– Любезный Граф, не соблаговолите ли слезть?
Граф не желал, цеплялся за мои шорты острыми коготками. А я, подняв руки и не притрагиваясь к нему, настаивала, раскачиваясь, чтобы скинуть кота на пол:
– Послушайтесь моего совета, болезный!
И недовольный Граф наконец спрыгивал, обиженно подходил к креслу-качалке, устраивался там, свернувшись и посматривая на меня искоса зеленым, приоткрытым глазом.
В одни из тихих полуночных посиделок мы услышали стоны путника, набредшего в пустыне на вожделенный оазис. Женские томные стоны.
Мы с Ольгой оторвались от книг и посмотрели друг на друга.
В дверном проеме кухни, в темноте безжизненного пространства, вдруг забелел человеческий силуэт. И замер, не доходя до нас. Баба Лида, простоволосая, с седыми, торчащими нимбом волосами, в одной ситцевой белой рубашке в мелкий цветочек, стояла, не шелохнувшись, и вслушивалась в стоны, доносящиеся сверху.
Я вновь повернулась лицо к Ольге и одними губами, почти беззвучно произнесла:
– Она подумает, что мы специально здесь сидим и подслушиваем.
– Ужас, – губы Ольги сложились в узнаваемое безголосое слово.
Мы дернулись, схватили свои ученические принадлежности и рванули к выходу.
Но бабушка нас поймала. Цапнула за локти крепко и по-детски испуганно попросила:
– Слухайте! Слышите?
– Не-е-ет, – протянули мы голосами двоечника, нагло врущему учителю.
– Чего брешете-то! И вот так кажную ночь! Бьет сморчок Оксану, а она плачет!
– Баб Лид, она не плачет! – прошептала я.
– А то я не слыхала, – бабушка отодвинула нас в сторону и направилась к лестнице, причитая: – И сколько можно над ею измываться. Выродок татарский, я ему покажу сейчас!
Я нагнала ее на середине скрипучей лестницы, обогнула и загородила проход.
– Баб Лид, не ходите! Он ее не бьет… – я махала головой и улыбалась совершенно дебильной улыбкой.
– Че-го?!
– Баб Лид, вы же были замужем. Они – муж и жена. Вы… понимаете?
Но она, тяжело ступая, задыхаясь, поспешила наверх.
И когда я увидела, что она берется за ручку Оксаниной двери, поняла, что надо спасаться бегством. За доли секунды взлетела на второй этаж. Позади оставался белый силуэт старой женщины в широкой ситцевой ночнушке…
Только оказавшись в нашей студенческой комнате, я обнаружила, что за мной по пятам бежала Ольга, и я ее дверью закрывающейся