Этот эффект создается потому, что картины мира у всех людей разные. И ваш реализм неминуемо будет отличаться от реализма Вовки, к примеру.
– Вы правду можете сказать?!
– Правда – это немножко эксгибиционизм. Если вам это нравится, то хорошо. Но других не вынуждайте.
– С вами невозможно разговаривать, – встряхнула я головой и сдула упавшую на глаза тяжелую челку.
– А что вы сейчас делаете? – Александр расправил ногой загнутый тряпичный коврик.
– Вы так и не ответили на мой вопрос.
– Я ответил. Просто вы невнимательно слушали.
– А что вы здесь делали? Подслушивали?
– Подслушиваете вы, сударыня. А я пытался понять по звукам на чердаке, кто там возится – крысы или Граф. – И с этими словами Александр подошел к лестнице, ведущей на чердак. – Придется проверить, – сказал и полез наверх, к дверце в потолке. Открыл замок и исчез в раскрывшемся проеме.
Я постояла некоторое время, бесцельно смотря на рисунок облупившейся побелки на потолке, старательно прислушиваясь к возне наверху. В проталинах побелки рисовалась сцена древней охоты. Не прошло и двух минут, как из темного квадрата, ведущего на чердак, появилась лапа кота, осторожно, нащупывающая перекладину лестницы. И как только под лапой оказалась опора, Граф стремительно соскочил вниз по лестнице и прошмыгнул мимо.
Тогда я подошла к отвесной лестнице. Вверху светлел потолок, оклеенный выцветшими обоями в мелкий зеленый цветочек.
– Александр, – позвала я шепотом.
Наверху парила тишина, я дотронулась рукой до шершавой перекладины ступеньки и поднялась наверх так, что на чердаке оказалась только моя голова /исполинская голова в диком поле – курган в ковыле/. Оглядела безжизненное пространство, вдохнув спертый воздух, и закашлялась. Никого не было. И я произнесла имя шепотом еще раз, словно Александр должен вырасти из стены или откинуть тяжелую крышку сундука и со словами «але-оп» выпрыгнуть вместе с пружинистыми гофрированными разноцветными лентами из бумаги.
Представление кончилось. Цирк уехал. Остался только один клоун, и, судя по всему, это моя одинокая голова над полом чердака.
Я спустилась вниз и побрела к девчонкам в комнату.
Появление этого черноволосого человека, подобно Александру не вписывающемуся в проемы, меня не напугало, и не возникло замогильных ассоциаций: земли, травы и всякого такого. Но белый с серым отливом цвет лица, и моток смоляных волос на макушке, и выбритые виски, и скульптурность черт с выдающимися скулами, и глаза черной тьмы, в которые проваливаешься, как в лужу из детства, – что там, никогда не знаешь, но отчаянно прыгаешь босыми ногами, натыкаясь на осколки разбитой бутылки, – все это давало понимание того, что этот мужчина того же рода-племени, что Александр, – не один из нас, но один из них. И эта ясность – необъяснимая, как призрачный старый корабль, еще не появившийся в тумане, но уже скрипящий мачтой, и всплеск волны, и колыхание воздуха уже обозначены. И дают тот предел осознания, что через минуту корабль станет