мерять стену у окна карандашом. – Прекрасный будет пейзажик… Только вот тут убрать чуток… Так о книгах. Что мне, делать больше нечего! Работы по горло. Это же ты у нас мастак на разные там чтения и все прочее… – он выпрямился и оценивающе оглядел стену. – Да и что там может быть в этих книгах написано нового?
– Ты же даже не читал! – воскликнул я.
Сток обернулся и его глаза весело сверкнули.
– А мне и читать не надо. Все одно и то же. В наше время, знаешь ли, писатели ничего нового не пишут, это не в моде. Ах, прости, это я не о тебе говорю. Так, мысли в слух… Я же не первый год тут работаю. Мне достаточно только открыть первую страницу и последнюю – и все ясно. А потом только подключить воображение…
Он мнил себя профессионалом в этих делах. А на самом деле все его воображение было только в глупом бахвальстве да в твердой уверенности, что все ему сойдет с рук. «Ничего нового не пишут…» Я слушал его словно зачарованный, глядя на его сутулую фигуру в нелепом свитере, резко выделяющуюся на фоне светлого окна, разглагольствующего о ступеньке писателей в нынешнем обществе и о собственной проницательности, позволяющей ему видеть все в истинном свете. Как он мог говорить так об этих книгах, будто это какой-то дешевый рекламный буклет, когда я сам читал их и одобрил к выпуску, хотя, может, там и не все было так гладко, как полагалось… Но все же все они заслуживали лучшей доли, чем рука такого художника, как Сток, потому что это было последнее проявление жизни в том апатичном, безразличном, ничего не видящем обществе, которое нас окружало. Люди вокруг ничего не хотели слышать, кроме глупых реклам и непрекращающегося шума, болтовни, не значащей ничего и просто наполняющей воздух какой-то сверкающей сладкой ватой, которая окутывала сознание и, мало того, что она не оставляла в нем ничего, она еще и не пускала туда ничего хорошего, что могло пробудить в человеке человечность.
– Грег, ты слушаешь? – услышал я голос и поднял глаза.
Сток стоял передо мной, глядя на меня с вежливым ожиданием. Он относился к тому типу людей, которые считают себя вершиной таланта, но редко обижаются на тех, кто не признает этого. Еще одна блестящая обертка.
Я выпрямился и глубоко вздохнул:
– Послушай, я не могу отнести шефу это безобразие. Если повезет, я выпрошу у него дня два отсрочки, а ты, будь любезен, сядь и переправь все это.
Он непонимающе уставился на меня:
– Переправить?
– Да.
– Грег, ты всерьез думаешь, что я буду этим заниматься?
Я откинулся в кресле:
– Ну, в последнее время я не замечал у себя склонности к рисованию, так что на мою помощь можешь не рассчитывать.
Последовала еще одна минута недоуменного молчания, а затем он расхохотался. Я посмотрел на него с мрачным ожиданием.
– В чем здесь причина для веселья? – наконец сухо спросил я.
Сток снова подвинул стул и сел.
– У меня нет времени, понимаешь. Дел по горло, праздники скоро… Кто ж станет все менять за пару дней до Рождества. Выпуск-то уже на носу.
Я