в науке, писали стихи, романы. Страх побоев, желудочная шкала пайка творили большие дела» (1, 384). Но в постановке «открытых процессов» 1930-х годов первая роль отводилась все же «химикам-фармакологам»: только они с помощью психотропных средств могли поставить «кровавый театральный спектакль», приводивший «в трепет все человечество» (1,284).
Поистине: страх и трепет – двигатели истории. И они же неизбежные спутники тех, кто обречен на постоянное пребывание в толпе. «Ужас уводит у нас землю из-под ног», возникает «провал сущего», человек «ускользает» от самого себя – все это, по утверждению М. Хайдеггера, – сопровождает процесс растворения личного «я» в массовом «мы»: «Жутко делается <…> не “тебе” и “мне”, а “человеку”» [19, 30]. И в этом отношении «Колымские рассказы» также могут служить вполне адекватной иллюстрацией экзистенциальных умозаключений. «Страшная вещь – толпа», – скажет потом писатель, имея в виду массовое возрождение первобытных инстинктов (5, 319).
Процесс массовизации жизнедеятельности человека в XX в. разрабатывался многими философами и социологами неклассической направленности. Особое значение в этом отношении имеет популярнейший на Западе трактат «Масса и власть» Элиаса Канетти (1962).
«Схватить столетие за горло <…>» – так формулировал он свою задачу [12, 290]. На первый взгляд, Канетти оперирует материалом, далеким от современности, обращаясь то к жизни австралийских аборигенов, то к истории древнейших восточных деспотий. Однако западными читателями авторские сентенции менее всего воспринимались и воспринимаются по сей день как экзотическая архаика, а сам автор не только не скрывал, но и преднамеренно подчеркивал острую актуальность своих наблюдений и выводов. Актуальны они и в аспекте нашей темы.
Писатель подчеркивал, что им «показаны новые психологические закономерности» не только на новом материале, но и в «новых условиях» (5, 147, 153). В дневниковых записях, письмах и эссеистике данный тезис многократно варьировался и уточнялся, вылившись в ясную и четкую формулировку: «Мои рассказы – это, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе» (5, 304). «Новые условия», т. е. необходимость выживания в экстремальных ситуациях сформировали тот массовый модус существования, о котором писал Э. Канетти. «Голова – это голова и не более того, рука – это рука и не более того; то, что головы или руки могут быть разными, никого не интересует» [13, 34].
Можно считать, что в шаламовской прозе основным героем является человек толпы. Не только из работ Канетти, но и его предшественников (Г. Лебона, 3. Фрейда, Ортеги-и-Гассета, С. Московичи и др.), подходивших к анализу коллективного сознания с позиций индивидуальной психологии, хорошо известно, что индивид, потерявший свое «я» в пространстве массы, становится одномерным, живет элементарными материально-телесными потребностями, поэтому психологическая дифференциация неуместна и невозможна. Пожалуй, эта сторона более всего раскрыта в «Колымских рассказах», выявивших унификационную