Новый розыгрыш обещался быть ещё более изобретательным.
Отдел рассылок. Второе название – «комната провинившихся». Здесь Коллегия с самого своего основания ведёт сбор событий и новостей, происходящих во всех зарегистрированных и партикулярных системах. Здесь младшие коллегианты в среднем производят три тысячи триста нажатий в минуту, клацая по тысяче шестьсот пятидесяти клавишам, вбитых в полсотни печатных машинок. Над младшими здесь нет управляющих. Над работниками здесь нет прокуроров, напыщенных заместителей и гордых заместителей заместителя. А всё потому, что сам факт начальствования в этом отделе выводит на лбу клеймо вины. Ласка, когда его сюда назначили, сохранял дистанцию, по крайней мере очень старался. До поры до времени он следовал за принципами своих предшественников – только наблюдение, только ненавязчивый опосредованный надзор. Отдел важен, несомненно, ведь он – информационный стержень Коллегии и незримый орденский тыл, – а потому за ним нужно было следить.
Ласка делал вид, что полномочия, возложенные на него, его не интересуют. Но в какой-то момент, однажды спускаясь по лестнице отдела, он случайно прислушался. Стук клавиш, треск валиков, звонкое окончание строк, руки, с силой давящие на каретку. «Комната…» умножила эти звуки, пронесла по стенам, по потолку, по отлакированным дубовым столам и привела к его уху. Признаться, он не был готов. Ему не говорили, как звучит бурная деятельность – как она прекрасна, как тяжела и в то же время чудовищно восхитительна; груба в отзвуках, монотонна и выспренна. Он взглянул на рабочих в отделе, и его внезапное обожание выросло до крепкой привязанности. Подопечные выглядели заинтересованными. Они резко поправляли очки, медленно выдыхали, но всё же приступали к новым абзацам; усталость их не особо-то волновала, даже судя по тому, как они торопливо двигали стульями, возвращали себя на место, и, убрав заполненную бумагу, давали себе короткую, совсем крохотную секунду для размятия пальцев. Но именно в это мгновение их лица сдавались. Решительность, к которой им следовало прибегать все девять часов, на мгновение приводила к грусти. Слабый зевок, сбитые до мозолей пальцы, тянущиеся за новой кипой, и время отсчитывает новый круг.
Из валика выпадает новая вырезка, слышится громкий треск, шелест новой бумаги, страшная долбёжка по клавишам.
Именно поэтому Ласка полюбил свои полномочия. Его всё чаще можно было увидеть спускающимся по лестнице. Младшие коллегианты редко поднимали головы. Они не рукоплескали заботе, оказанной свыше, и не одаривали начальника благодарными взглядами. Сообщения в цирко-графе поторапливали и гнали их всё дальше и дальше по строкам. Прослушивая переговоры, записи на радиочастотах, они упирали взгляды в бумагу и не смели отвлечься. Но Ласка не корил их. В «комнате провинившихся», он знал, тебя итак пожирает всего изнутри – от стыда, от усталости, от умирающих клеток в мозгу и от боли в области задницы.
Своим положением в отделе