понял, чтобы добиться успеха, оставалось пролететь ещё сорок девять таких же. Не убирая своих гарнитур, оставшиеся первочтеи продолжали долбить и долбить по клавишам, и им и не приходило в голову останавливаться. Они продолжали марать пальцы. Они продолжали портить совесть и целлюлозу, замаранную до этого сегодняшними новостями. Секретарь сорвал ещё несколько кабелей. Несколько новичков повыскакивали с мест. Щёки господина Ласки охватились дрожью.
– Брошен! Брошен!! Брошен!!! – выкрикнул кто-то, пользуясь суматохой.
И чёрная подводка под глазами Ласки почти полностью размылась от влаги. Он прищурился… от обиды, от гнева… он заморгал… и по щеке его покатилась единственная слеза. Сквозь пудру от уголка правого глаза до самого подбородка показалась его ничем не прикрытая красная кожа.
Мейтна поднялся на носочки. Он хотел убедиться, что игра завершилась.
Ласка отмерил шаг, потерял равновесие и припал к ближайшему столу, ударив затылок.
«Брошен… брошен…», – вещало из гарнитуры, и дрожь, отнимаясь от щёк, переходила на шею, плечи, колени и бёдра. Беднягу не отпускало. Ужаленный в сердце, Ласка раз за разом получал разрядом тока. Сначала в нутро, потом в кожу. Потом опять в нутро, затем в кожу. Он отмахнулся от подопечных. Те попытались поднять его, но всё было тщетно. Их господин, впустивший когда-то «комнату…» в сердце, успокоился и застыл. Спустя минуту он проронил вторую слезу.
Игра завершилась. Мейтна опустился на пятки. Он отнял пальцы от разглаженного листа. Похлопав по плечу разжалованного ноточея, сидящего рядом, он сделал шаг в направление выхода. «И всё-таки в прошлый раз, Портной, ты действовал чуть изящней», – провозгласил он в мыслях и слегка потряс головой. Таким жестом обычно смахивают разочарование, о котором тут же и забывают. Господин Председатель забыл о нём, одолев последний метр отдела. Он переступил порог с той стороны и поскорее удалился в свой кабинет. Вечером его ожидала собственная работа, с которой нужно было покончить. И как обычно, о своих полномочиях Мейтна предпочитал вспоминать с долей грусти. Благо, сегодня к ним добавили немного эффектных красок.
В преддверии полнолуния Коллегия потушила огни. Ночь наступила быстро, ветер зашагал по карнизам, и в вентиляции послышался возмущённый ропот. Осень за кольцевой дорогой столицы возмущалась именно так – приглушенно, надменно, с вызовом в голосе. Её беспокоили склоки внутри помещений. Помещений, которые сперва кичатся своей внешней высоколобостью. Бетон и мрамор не мешали ей видеть сквозь стены. Скульптуры старались создать определённые трудности, исказить правду, наводнить разум ложью, но в их безжизненных позах давно отпечаталась подвижная фальш. Одним словом, осень видела чутко и незамутнённо. Её возмущённый ропот отпрыгнул от очередной вентиляционной решётки.
Председатель поднял взор. Подтянув одеяло, он настороженно посмотрел в угол под потолком. Гулом дело не обошлось. Где-то там, по трубам, шарахались мелкие твари на своих грязных розовых