эту надвигающуюся черноту, и всегда ярко блестит маленький кончик кинжала, издеваясь надо мной…
Цитара спустилась со стола и подошла к Лису. Ее лиловые глаза были опущены, по синеватым щекам скользили слезы.
– Хорошо, что ты рассказал об этом. Я понимаю тебя. Я вижу тебя и всю твою боль. Вижу, как ты держишься за нее, как боишься потерять и как тебе тяжело с ней жить. Но попробуй отпустить. Ведь память об отце – это не день его гибели, память – это жизнь. Боль заполнила всё, заняла всё место внутри тебя, отодвинула за задний план хорошие моменты. Вспомни, как вы жили, вспомни ваш дом, вспомни своего отца.
Цитара обхватила своими длинными холодными руками голову Лиса, чуть сжала ладонями его виски, провела большими пальцами по глазам, закрывая их. Молчун замер, не сопротивляясь. Сначала внутри было темно, и образы того страшного дня крутились, как тени у костра, но потом света стало больше. А тени начали уменьшатся. Скоро всё внутри Лиса, словно было залито утренним свежим солнцем, не осталось ни одного темного угла. Тепло и свет вычистили весь мрак, сидевший много лет в голове Молчуна. И вдруг он снова почувствовал себя ребенком. Постепенно в этом свете стал прорисовываться его дом. Лис уже четко видел свою мать, развешивающую мокрые кружевные занавески. С них капала вода, а ветер задирал их высоко, тянул в самое небо, Карава с трудом доставала до веревки, так высоко та подлетала. Из дома вышел отец, и сердце Лиса сжалось. Он хотел броситься к нему, но тела словно не существовало. Берла закинул за плечи вязанинку, скрутил длинные волосы и убрал их под тонкую маньяновую шапочку. Отец собирался за хворостом и ливняками. Они всегда ходили вдвоем: Лис проворно забирался на деревья, редко растущие по Заречью, и кидал грибы. А отец бегал внизу, подставляя вязанинку, подлавливая летящие кругляшки ливняков. Это было веселое занятие. А как чудесно потом было сидеть дома в теплой кухне, есть скворчащие в репейном маслом ароматные ливняки. Молчуну показалось, что он чувствует этот запах нагретого масла, уютного вечернего дома. Но и дом, и мать, и отец начали терять очертания, растворяться, исчезать. Сон снова становился сном. Цитара убрала холодные ладони с висков Лиса.
Молчун стоял и не открывал глаза, стараясь удержать добрые воспоминания детства. Но они уже ускользнули, тепла становилось всё меньше и меньше. Свет тоже растворялся, уступая место привычной тяжелой темноте.
– Открой глаза. Не бойся.
Темнота накатывала большой волной, и Лис не хотел видеть ее возвращение, он открыл глаза.
Он был по прежнему в небольшой комнатке с картиной, изображавшей Хенум, и грустной Цитарой, сидящей на столе.
– Это твои воспоминания. Видишь, они намного лучше той тоски, которой ты позволил поселиться внутри себя. Чем чаще ты будешь вспоминать хорошее, тем светлее будет. Да, темнота не исчезнет навсегда, но света будет больше. И меньше будет сомнений. – Медвежья Сестра улыбнулась.
Она сидела перед ним, простая