от этого тотчас возвращаясь в сон.
Только сейчас Фёдор разглядел мелкие бусинки капель в чужих каштановых волосах. Вдовин вздохнул, а потом приобнял друга, чтобы хоть немного укрыть одеялом и его.
Дождь стих через пару часов. Всё это время Вдовин просидел неподвижно, на одном дыхании.
– Феденька, ты отчего не дышишь?.. – тихо послышалось у груди.
Молодой каретник вздрогнул и раскрыл руки, отчего друг его сел рядом, обеспокоенно смотря в глаза напротив. Федя не нашёл что ответить, хоть и усиленно мотал головой в его поисках, но выдал лишь:
– Само собой наверное… получается.
Затем он решил сменить тему и оживлённо улыбнулся:
– Ты проснулся прямо под конец дождя, как чувствовал!
Григорий с этого наивно посмеялся и кивнул:
– В такие часы земля по-другому пахнет.
– Разве? – удивлялся Вдовин, – я не чую. Сколько времени всю жизнь провожу под открытым небом, а такое слышу первый раз.
– И воздух после дождя чудно пахнет, поверь, – продолжал спокойно, но воодушевлённо Гриша, – прямо хочется жить!
– А вот это я слышать рад, – невольно добавил Фёдор, вспоминая как совершенно недавно оттаскивал товарища от материнской могилы.
На это Аксёнов только смутился.
– Ты очень стойкий, Гриша, – продолжил уже тише Вдовин.
– О чём ты? – вновь поднял глаза тот.
– Ты правда очень стойко держишься, как я погляжу, – кивал молодой каретник, положив ладонь на чужое колено, – когда я потерял родителей, то плакал очень долго, признаю. Но ты держишься. Я даже… Я даже восхищён, Гришенька.
Эти слова растрогали Григория. Он хотел было искренне признаться в том, что не рыдает он, что ему легче лишь от того, что такой друг, как Федя, появился рядом с ним. Но смолчал. Постеснялся.
– И как же… они умерли? – тихо спросил Аксёнов, когда повозка вновь покачивалась из стороны в сторону по пыльной дороге.
Молодые люди решили ехать обратно, ведь Григорий переживал и за оставленного друга – Смирнова, поэтому молодой каретник, возможно и слегка нехотя, но верно вёл лошадь по направлению обратно.
– Пожар, – кратко обронил Вдовин.
– И…
– Давно уж как, – добавил он, опередив вопрос, – я не шибко большим был.
– А как же ты каретником стал теперь? – интересовался Гриша, чтобы продолжить беседу.
– У отца служил один. Пожалел он меня, сироту, да и обучил делу своему. За что вовек ему буду благодарен. Что не разбоем я на хлеб себе добываю, а честным трудом.
Рассказ тронул Аксёнова в самое сердце. Невольно оно сжималось, когда Фёдор совсем слегка опускал тяжёлую от свалившихся на неё несчастий голову и еле заметно вздыхал. В чём-то юноша даже понимал друга. Он и сам чувствовал себя порою сиротой при живых родителях. Это ощущение тоски и пронзающего одиночества будто было вшито у обоих молодых людей под кожу. Никому из них не нужно было объяснять другому что значит этот устремлённый в никуда мутный взгляд.
– Не будешь ты боле сиротой, Феденька, – произнёс в сердцах