качал головой Фёдор, – не смогу просто.
– Не сможешь?.. Отчего же?
– Сила неведомая меня к тебе тянет. Не могу я без тебя. Эта сила и застелила мне глаза, когда наверх к тебе карабкался.
– Ох, и натерпелся же ты из-за меня, Феденька! – неожиданно громко в сердцах выпалил Аксёнов.
Он обхватил чужое лицо руками, вглядываясь в него, и продолжил лепетать:
– Небось скакал за мной без сна, без отдыха… Федюша… мне так жаль, боже… так жаль… зачем ты истязал себя?
– Гриш… – совершенно ласково улыбнулся ему Вдовин, – а мне зачем жизнь без тебя, а?
– Федя…
Глава 21
"И прости мне прегрешения мои…
Вольная и невольная…
Яже словом, яже делом, яже веденьем и неведеньем…
Исподоби меня неосужденно пречиститися пречистых Твоих Таинств, Господи, во оставление грехов моих и жизнь вечную…"
Сон Григорьев был крайне чуток, поэтому, когда клирос в храме стройно запел "аминь", юноша точно понял, что не спит. Он сел на примятой соломе и ещё недолго слушал ход утренней литургии прямо за стеной.
"Да не в суд или во осуждение будет мне причащение Святых Твоих Тайн, Господи…"
Аксёнов слишком явно себе представлял, как кровь Христова вливается сейчас в чьи-то уста под благостные молитвы и с таким же благом разливается по телу. Но потом он подумал о друге…
"Не ел всё это время небось ни крошки", – сожалел про себя Гриша, ведя рукой по сену до чужой ладони. Несмотря на то, что Фёдор и вчера был как всегда радушен и улыбался, юноша всё-таки заметил его усталый взгляд, совершенно утомившийся от долгой и волнительной поездки, от отсутствия должной еды. Совестно стало Григорию. Он сдержал тяжёлый вздох, а потом хотел встать, чтобы добыть хоть какое-то пропитание для своего спасителя, но под очередное протяжное "аминь"Федя распахнул глаза.
Взглядом сразу же он стал смотреть на месте ли его спутник, а потом тотчас улыбнулся, встретив обращённые на него зелёные глаза.
"Мир всем! И духови твоему!"– прозвучало на литургии прежде, чем Вдовин успел хоть что-то сказать.
– Гриша, – обратился он к нему после.
Юноша ему кивнул, давая понять, что внимательно слушает. Молодой каретник чуть расстегнул ворот рубахи, просунул туда руку, а потом достал чёрную ленту:
– Твоё, Гриша.
Аксёнов смутился, но ленту из чужой руки взял.
– Сберёг?.. – тихо уточнил он, хотя совершенно было незачем.
– Носил у сердца, – подтвердил Фёдор.
Увидев, что друг немного растерялся, Вдовин сел и указал на каштановые пряди:
– Давай подсоблю. Позволишь?
– Позволю, – с придыханием ответил Гриша, опуская от стеснения глаза.
Тогда молодой каретник пересел, чтобы подобраться к волосам, а сам юноша только слегка повернул голову. Натруженные пальцы проникли в чужое естество, в каштановые шёлковые пряди, и бережно, с какой-то особой любовью, стали собирать их воедино. Также мелодично вплелась сюда и лента, теперь снова державшая волосы