– и в плечо будто ударил таран. Тело повело в сторону, нога предательски скользнула по грязи, и я упал на колени. Боль взорвалась в руке, распустилась ярким бутоном.
Взгляд упал на землю, рядом со мной валяется стрела; наконечник не острый, а закругленный, с массивным шаром. Пальцы было потянулись к плечу, проверить ушибленное место, но я заставил себя подняться.
До леса остается всего-ничего!
Смогу!
Справлюсь!
Сделал шага три, когда спину припечатало. Мир вдруг закружился в водовороте. Небо и земля несколько раз успели поменяться местами, прежде чем плюхнулся в грязь.
В голове зашумело, призрачная дымка застила глаза, к горлу подкатил тошнотворный ком.
В момент удара позвоночник хрустнул, и теперь любое движение сопровождается острыми уколами где-то между лопатками.
Мало того, одежда стала мокрой из-за росы, отяжелела.
– Вон он! Стреляй! – донеслось до меня.
Сжав волю в кулак, я поднялся – по крайней мере попытался.
Лес в двадцати шагах от меня, такой манящий зовущий…
Очередная стрела угодила мне в висок.
Всё вспыхнуло яркими красками – и спасительная тьма погрузила меня в свои воды.
Глава 2
(1)
Как говорил старик, я пролежал в бессознательной лихорадке пять дней.
Сны не тревожили меня, помню лишь всплывающие из пустоты мелочи: запах чего-то едкого, видимо, мази, вкус настойки, обжигающей, терпкой, и голоса рядом со мной – спорящие, эмоциональные, тяжелые.
Пришел я в себя из-за головной боли, мой левый висок пульсировал, словно намеревался взорваться. Перед мысленным взором вставала картина, как черепушка взрывается на тысячи осколков, а кровавые ошметки облепляют стены…
Тогда до меня дошло: всё это время я пролежал не в затхлом колодце, а в настоящем доме.
На теплой кровати.
Правда, радость моя оказалась недолгой.
Рядом со мной сидел старик. Стоило мне раскрыть глаза, как он приказал отправляться в свою “нору”.
Меня грубо подняли, какая-то худая тетка с короткими волосами осмотрела с ног до головы – я оказался совсем голый, – покривилась над кровоподтеками, надавила на некоторые из них.
Затем удовлетворенно кивнула и взмахнула рукой, мол, проваливай.
После чего Ахлоас вручил куль с рубахой, шароварами и потрепанными сапогами и потребовал собираться.
В тот момент меня переполняло торжество от его синяка, черневшем на правой скуле.
Однако радость моя оказалась недолгой: меня вернули в колодец. После жизнь и вовсе стала невыносимой, как в той старой аккаратской поговорке – самонадеянность губит последствиями.
Старик придумал нечто похуже, чем просто держать меня в сырости.
Он будил меня каждое утро на рассвете, выдергивал на божий свет, а затем нагружал самой тяжелой работой.
Мне приходилось таскать тюки, разбирать руины, носить здоровенные булыжники в тачку – и так бесконечно. Руки в первые же дни покрылись синяками и мозолями; спина, непривычная к такой нагрузке, раскалывалась от боли;