улица почти опустела: лишь редкие прохожие торопились домой, кутаясь в воротники, изредка поглядывая по сторонам, словно опасались, что за ними кто-то следит. Петербург жил по своим законам. В богатых особняках ночь проходила при свете свечей и керосиновых ламп, под звуки роялей и негромкие беседы за столами, уставленными графинами с вином. В домах попроще за столами сидели семьями, собираясь у печи, где потрескивали дрова, а слабый огонь лампы едва освещал потрёпанную скатерть.
Но были и те, кто встречал ночь совсем иначе. В холодных рабочих бараках, где от ветра скрипели щели в стенах, люди укрывались старым тряпьём и жались к тёплым бокам друг друга. В тесных комнатушках доходных домов, где дышать было тяжело от копоти, ночевали мастеровые и их семьи, а кое-где на чердаках коротали ночь те, кому даже угол под крышей казался спасением.
Город не спал, но у каждого слоя общества была своя ночь – тёплая и светлая или тёмная и холодная.
Под мостами бродяги жгли костры из старых газет, по подворотням прятались тени, трактиры всё ещё гудели голосами, а над крышами таинственно клубился дым, смешиваясь с туманом.
Павлов шагал рядом с Мезенцевым, его лицо пряталось в глубоком капюшоне шинели.
– Ты сказал «с прошлого». О каком прошлом ты говоришь? – спросил он, стряхивая пепел с сигареты.
Мезенцев не сразу ответил.
– О прошлом этих девушек, – наконец сказал он, останавливаясь на секунду, чтобы взглянуть на одинокий газовый фонарь. Его свет был слабым, дрожащим, будто сам Петербург не хотел, чтобы ночью что-то было видно.
Павлов хмыкнул, но в голосе его не было насмешки.
– Мы знаем, что они не были знакомы. Разные семьи, разные районы…
– А если их объединяет не настоящее, а нечто другое? – Мезенцев покачал головой. – Место рождения, родители, что-то в их прошлом, что сделало их… избранными.
– Избранными? – Павлов бросил на него острый взгляд.
– Или проклятыми.
Майор молчал, только выпустил струю дыма.
– Это всё начинает мне не нравиться, – пробормотал он.
– Мне тоже, – спокойно отозвался Мезенцев.
Они шли по мостовой, и их шаги отдавались странным эхом.
– Я проверю архивы, – сказал Павлов. – Может, найду похожие случаи.
Мезенцев кивнул.
– Хорошо. А утром я пойду к родителям Грековой.
Майор фыркнул.
– Не завидую я тебе. Родители убитых – самые тяжёлые собеседники.
– Я знаю, – коротко ответил детектив.
На мгновение город будто затаился.
Снег продолжал падать, тихо ложась на мостовые, и в этой тишине звук шагов стал громче, отчётливее.
А затем – замер.
Мезенцев замедлил шаг.
Павлов тоже это почувствовал.
Чужое присутствие.
Оно было неуловимым – как слабый запах, который ещё не осознаёшь, но уже чувствуешь. Или как взгляд в спину, который ты не видишь, но знаешь, что он есть.
Детектив остановился и медленно обернулся.
За их спинами улица была пуста.
Но за несколько секунд до этого он слышал шаги.
Он