Он посмотрел на Павлова, потом на Мезенцева и выдохнул:
– Господа, тут я вам уже не помощник. Я врач, я привык искать логические объяснения, но во всём этом… – он обвёл рукой тело под простынёй, – их просто нет. Я могу рассказать вам, что вижу, могу назвать факты, но понять, что за этим стоит… это уже не в моей компетенции.
Мезенцев не ответил сразу. Он смотрел на Громова, на его напряжённое лицо, морщины, в которых застрял хронический недосып, на тонкие пальцы, всё ещё нервно постукивающие по столу. Этот человек привык вскрывать тайны мёртвых, но даже он был сломлен непонятностью происходящего.
Павлов тяжело вздохнул, устало проведя ладонью по лицу.
– Что ж… спасибо за вашу работу, Василий Аркадьевич.
– Рад бы сказать, что это было мне в радость, – усмехнулся эксперт, но в его голосе не было ничего, кроме усталости.
Он посмотрел на простыню, под которой скрывалось тело, задержался на её гладкой, натянутой поверхности. Затем кивнул, протянул руку к столу и взял свой блокнот.
– Я подготовлю официальный отчёт, – добавил он, – но боюсь, он вам не даст ничего нового.
Мезенцев поднялся с места и застегнул верхнюю пуговицу пальто.
– Иногда важны не только факты, но и их отсутствие, – тихо сказал он.
Громов усмехнулся и проводил их взглядом.
– Тогда у вас будет очень много материала.
Павлов кивнул ему на прощание, но не сказал ничего.
Когда они вышли в коридор, воздух показался им свежим, несмотря на то, что он всё ещё был пропитан сыростью и формалином.
Мезенцев глубоко вдохнул.
– Ну что, Сергей?
Павлов, шагая рядом, сунул руки в карманы.
– Нужно выйти на воздух.
Когда они вышли из морга, город уже погрузился в ночь.
Петербург жил своей жизнью: по мостовым стучали копыта, извозчики бранились с прохожими, пьяные выкрики разносились по тёмным переулкам, отражаясь от стен старых домов. Сквозь запотевшие окна трактиров пробивался тусклый свет, и доносился хриплый голос певца, выводящего нестройную мелодию. Где-то хлопнула дверь, послышался женский смех, затем глухой звук падения, вскрик – и снова тишина, будто ничего и не было.
Мезенцев поднял воротник и плотнее натянул перчатки. Январский ветер резал лицо, цеплялся за одежду, словно пытался пробраться под неё. Он не любил этот час, когда Петербург становился другим – не тем, что днём, где среди снега и льда ещё теплилась жизнь. Ночью город был похож на хищника, притаившегося в темноте, и улицы его становились лабиринтом, полным теней, куда лучше не заходить без необходимости.
Павлов молча закурил, прикрывая ладонью спичку от ветра. Огонёк дрогнул, вспыхнул, осветил его усталое лицо. Дым повис в воздухе, медленно рассеиваясь.
– Коль, мне всё это не нравится, – наконец сказал он, пряча лицо в воротнике.
Мезенцев покосился на него.
– Думаю, мы должны выяснить, что связывает всех этих девушек.
– Ты считаешь, они не случайные жертвы?
– Я уверен в этом.
Павлов