бесов реяло в ту пасхальную безмолвную ночь над велебным Кириллом – исчесть невозможно, ибо нет зрения такового духовного, дабы увидеть их, но, по всему судя, было их весьма много.
Может быть, именно в эту самую ночь, проведенную велебным епископом в уединении, ступил к нему прямо из алтаря некий человек, одеянный в черное все, ночи беспросветной подобное, или же не человек, а ему уподобленное существо, для умиротворения и неиспуга епископского принявшее вид и зрак человеческий.
Они остановились друг против друга, ибо епископ, увидев его, восстал с седалища своего и ступил к нему по вольной воле своей, – и между ними не было произнесено ни единого слова, ибо владыка с замирающим сердцем услыхал в самом себе все то, к чему сейчас призывался…
Было так.
Искусительно описать хотя бы бледность великую лица сего падшего ангела, явившегося епископу Кириллу Терлецкому, – аз, грешный Арсенко Осьмачка, тоже однажды видел подобное, и, кажется, это был все тот же демон, помрачающий разум и губящий душу, – но на словесное описание оного нет мне небесного благословения. Посему лишь скажу, искушения избегая и греховный прилог отсекая: бледен он был.
Был он – бледен…
И зная, каким вышел епископ из несостоявшейся для него ночи пасхальной, я могу заключить о достоверности явления ему самого сатаны.
Была ли, по обычаю, продана епископом душа за блага земные? Был ли договор, скрепленный кровью, как писано в хрониках прежних веков о таковых людях, Кириллу подобных? И что было предписано епископу сделать? Все эти вопросы навсегда остались покрытыми непроницаемой тайной.
Отражение бледности чужеродной, отблеск ее, до самой смерти в мае 1607 года остался на владычном челе.
Размышляя над всем последующим, сопоставляя свидетельства очевидцев, судовые акты, в которых отражалась лишь слабая тень той прошлой громокипящей жизни, положившей начало и бесконечное продолжение дням нашим сегодняшним, со всеми нашими бедами, войнами и погибелью, и бумаги иные, в общих чертах можно догадаться о сути и смысле той таинственной сделки в пасхальную ночь 1591 года, ночь сугубого епископского одиночества, ибо когда рассвело, в древней соборной церкви в замке Любарта уже находился во всем другой человек.
Справщики и позднейшие летописцы, коим уподобился и аз грешный, обращавшие внимание на эти поразительные изменения, произошедшие с превелебным владыкой Терлецким, пытались объяснить их тем, что епископ, будучи знатного происхождения, воспитывался в роскоши и весьма любил земные греховные блага, и потому воля его изначально была несколько размягчена и ослаблена, прежде чем он получил ощутимые жизненные тяжелые уроки от религиозного перевертыша-ренегата пана Александра Семашко. Кроме того, летописатели и самовидцы утверждают, что епископ Кирилл не имел тех твердых убеждений, известных в святоотеческой традиции, которые в несчастьях дают человеку, обладающими ими, неодолимую силу. Не подлежит сомнению и то, что пан Семашко действовал против