папежа и использованы по Кириллову усмотрению. Как ни прискорбно мне то признавать, но и мне по неразумию моему пришлось руку свою приложить к этому делу, – о том позже я расскажу, – тогда же пребывал я в неведении, а сегодня же знаю доточно. Но дела вспять было уже не повернуть.
Следствием ли исполнения велебным Кириллом возложенной на него миссии, или какими-то другими соображениями уряда Речи Посполитой было то, что после протестации иерархов и соборного требования прекратить религиозные преследования и дать новую силу древним актам и привилегиям православного поспольства началось новое гонение как на народ, так и на Церковь. То есть жалоба эта имела противоположное действие. Но притеснения эти носили до времени частный характер, ибо свершаемы были без видимого участия королевских сановников или самого уряда польского.
Вот некоторые случаи, относящиеся к новым притеснениям, уже после собора, – конечно же, гонения, наступившие вскоре, перехлестнули все мыслимое и затмили эти малые, как оказалось, неприятности, которые я извлек из архивных завалов минувшей эпохи и ныне просто исчислю для будущих русских людей.
Урядник Марка Жоравницкого пан Немецкий, приехав в монастырь Красносельский св. Спаса и увидев нареченного игумена Богдана Шашка, вышедшего ему навстречу из церкви, сказал: «Зачем ты, нецнотливый пес, служишь вечерню, когда владыка не благословил тебя служить ни вечерни, ни обедни?»
Возможно, в сем обвинении была доля истины, ибо наименование игумна «нецнотливым», сиречь нецеломудренным, подразумевало, вероятно, не только голословное оскорбление.
Но затем пан Немецкий ударил игумена в лицо и жестоко избил его, и, вынув саблю из ножен, совсем было собрался зарубить, но игумен «скрылся в церкви», на святость которой пан Немецкий посягнуть не осмелился.
Вскоре и пан Станислав Граевский велел по озорству своему поймать слугам и кучеру священника из Покровского храма, ехавшего спокойно по улице Луцка на телеге. Когда же панотец Григорий был приведен, то озорник пан Граевский, схватив его за волосы, начал ножницами стричь ему плешь. Панотец в толиком страдании пытался вырваться из рук игривца Граевского, но «был избит», причем пан Граевский, грозя ему кортиком, говорил: «Я тебе, попе, и шею утну».
Игумен же Пречистенского Луцкого монастыря панотец Матфей жаловался такоже на некоторое насилие о том, что в его отсутствие луцкий арендарь «Жид Шая, с помощниками своими вошел силою в монастырь, пробрался в келию и кладовую игумена и забрал всю его убогую утварь».
С бедным и отовсюду теснимым иудейском народцем, глубоко и обширно утвердившимся в Луцке, как и в других городах Речи Посполитой, связана еще одна судовая жалоба от 1590 года, состоявшая в том, что Мелетий Хребтович Богуринский, епископ Владимирский и Брестский, архимандрит Киево-Печерского монастыря, со всем собором и духовенством владимирским совершал торжественный крестный ход по Владимиру.