матери, воспоминание об отце – всё это было как цепи, которые связывали его в тот момент с собственным разочарованием.
Внутри него давно зрела буря. С детства он ощущал себя ненужным, не на своём месте – среди друзей, среди учителей. Слишком рано появилось это щемящее чувство, что он другой – не такой, каким хотел бы быть. Будто бы между тем, кем он становится, и тем, кем был, возникает пропасть. Он не мог понять, как сохранить себя, если сам внутри начинает меняться.
Но если раньше он просто терпел, то теперь внутри прорвалось нечто другое – злоба. Она копилась в нём долгие годы, сжималась тугой пружиной, пока не нашла выход. Он начал выпускать её на окружающих.
Учёба стала пустым звуком. Не потому, что он был глуп – нет, просто ему было наплевать. Какие-то правила, оценки, дисциплина – всё это казалось бессмысленным. Они хотели, чтобы он играл по их правилам? Он не собирался. Учителя требовали уважения? Но за что? За их надменные взгляды, за то, что они заранее списали его со счетов?
Чем больше он чувствовал эту отстранённость, тем больше злости рвалось наружу. Он искал способ доказать – себе, миру – что он не тот, кого можно игнорировать.
В школе он стал хулиганом. Не просто тем, кто шалит на уроках, а тем, кто их срывает. Он не терпел чужую слабость. Новенькие, нерешительные, робкие – они раздражали его. Он не осознавал этого тогда, но в глубине души злился на то, что снова ощущает себя не таким – не потому что его не приняли, а потому что он сам начал отдаляться. Словно та стая, частью которой он стал, осталась в прошлом, а внутри что-то сместилось, изменилось. И теперь он не узнавал себя.
Ему нравилось чувствовать власть, пусть даже такую мелкую. Отбирать рюкзак, провоцировать, загонять в угол словами, которые били не хуже удара. Это было его способом контролировать хаос внутри.
Учителя это видели, но ничего не могли сделать. Кто-то пытался урезонить, кто-то просто ждал момента, когда он сам исчезнет из школы. Но больше всех его ненавидела классная руководительница, Нина Васильевна. Она не боролась за него, не пыталась понять. Она хотела, чтобы его не было.
Когда он окончил девятый, ей представился шанс. Нина Васильевна пришла к его матери – не как педагог, а как человек, который наконец сбросил с плеч тяжёлую ношу. В руке – букет. В другой – коробка конфет. И то, и другое смотрелось нелепо на фоне выражения облегчения, застывшего на её лице.
– Пусть не идёт в десятый, – сказала она, не глядя в глаза. – Ему там делать нечего. В колледже будет проще.
Слова звучали мягко, почти заботливо, но за ними чувствовалось настоящее: «Заберите его. Дайте школе вздохнуть.»
Мать выслушала молча. Глаза её были усталые, потухшие. Она многое проглотила за эти годы. Но даже теперь не могла смириться.
– Дайте шанс, – тихо сказала она. Без угроз. Без слёз. Просто – как последнюю просьбу.
Шанс дали. Скрипя зубами, скрипя сердцем. Кто-то поставил нужные оценки. Кто-то сделал вид, что не видел очередную