эфедрой. Вытряхнул под куст десяток пыльных мешков, спрятал под камень обед и флягу с водой. Первый в сезоне выход на работу всегда был торжественным событием и сопровождался особым ритуалом. Солнце поднялось из-за хребта. Первые лучи брызнули на склон. Алик дождался этого момента, встал, щурясь от света, закрепил на крючках, свисавших с пояса, пустой мешок, поднял над головой отточенный серп, повернулся спиной к солнцу, лицом к склону, где предстояло работать.
– Помогай мне! – попросил лесного духа, опустил руки, захватил пальцами пучок смолистой хвои, не затвердевшие еще стебли хрустнули под острием серпа, и началась работа. Часам к десяти склон раскалился под солнцем, от жаркого духа эфедры кружилась голова. Так он отработал половину июля. Каменистый южный слон покрывался крапом туго набитых мешков, разложенных по камням для просушки.
А в доме Алика заедали мыши. Как ни прятал продукты, они пробирались к ним, грызли, портили: рис перетаскали в сахар, горох в муку. Белки были еще пакостливей – залазили в мешки и пакеты, подвешенные к потолку. Ночью в избушке стоял писк и гвалт, мыши дрались, носились, гремели посудой, прогрызли капроновую флягу с подсолнечным маслом. На них приползли змеи. Два щитомордника поселились под крыльцом, мышиный разбой немного утих, но теперь каждый раз приходилось осматривать и перетряхивать спальный мешок, чтобы не лечь или не сесть на змею. Нужна была кошка, за ней пришлось идти в село.
Во время работ у Алика появился приятель из чабанов, киргиз Богутек, тоже одинокий и чужой среди местных жителей. Он не раз приезжал к дому под скалой, сносно говорил по-русски, любил порассуждать о вольной жизни, понимал Алика и рассказал, где в селе находится его дом.
Богутека в селе Алик не застал. В доме была только его временная жена-казашка. Она не понимала по-русски, но про Алика слышала от мужа.
– Алик – друг, Алик – гость! – повторяла, с трудом вспоминая русские слова.
– Мысык надо… Берше! – не лучше, чем она, объяснился Алик. – Мышь заел… Вот черт, как же мышь? А, да! Тышкан коп, мысык берше. – Алик запустил пальцы в отросшие волосы, пошевелил ими, как ножницами: – Волос тышкан рвет по ночам на гнездо!
– Ой-бай! – посочувствовала женщина, поняв или не поняв его. – Алик – друг, Алик – гость! – пробормотала снова, накрывая низкий столик-дастархан.
Богутек приехал вечером. За отарой смотрел его помощник, и Алик задержался в селе, занял у чабана деньжат, купил хлеб, сигареты, чай и отправился обратно пешком, с рюкзаком за плечами, с мяукающей кошкой в мешке, хотя Богутек предлагал лошадь. После гостевания чикиндиста слегка мутило, сорок километров за день в таком состоянии не пройти. Он переночевал в ельнике, привязав «нерусскую» кошку шнурком к дереву. Ей это было привычно: в юртах их держали на привязи.
К полудню он вышел на лагерь альпинистов. Они встретили Алика гостеприимно, слышали от лесника и чабанов, что неподалеку живет русский одиночка, высокомерно похлопывали по плечу, натянуто