вспоминала: «Лиза рассказывает: когда мать зимой уходила на рынок, они с Милей скорей-скорей открывали форточку и высовывали две головы на улицу, чтобы простудиться… и не заниматься».
Опасность того, что он будет проводить за инструментом недостаточно времени, существовала изначально: его феноменальная одаренность позволяла достигать результатов с невероятной скоростью. Он вспоминал о самом первом периоде занятий: «Мне это было интересно, но я не понимал, для чего надо сидеть часами и учить. Я мог сделать все в течение десяти-пятнадцати минут, а остальное время шло вхолостую. То есть всю работу я выполнял в максимально короткий срок». То, что Эмиля приучили к систематическому труду – это заслуга и педагога, который не довольствовался сиюминутными прекрасными результатами, а ставил перед мальчиком достойные его задачи, требовавшие усилий даже от него; и родителей – той самой трудовой атмосферы семьи, о которой так мрачно писала Хентова. Не вызывает сомнений, что в этой семье трудолюбие и ответственность сочетались с атмосферой доброжелательности и тепла. Детей, любя и лаская их, приучили к труду. За занятиями следила мать: она и дома почти все время находилась, и была строже. Сосина вспоминает, что отец Гилельсов «был мягкий, он все прощал».
Но недополученное в детстве – несыгранные игры, недостаточное общение со сверстниками, наконец, просто недостаток движения – нашло выход в подростковом возрасте. Н. Кожевникова, одноклассница дочери Гилельса, рассказала со слов его жены, что Эмиль в детстве так и не научился плавать, – редкость для одесского мальчика. Она, правда, указывает причиной этого – снова со слов Фаризет, – что он мало бывал на улице и на море потому, что его дразнили мальчишки за огненно-рыжие волосы. Вероятно, причиной был еще и острый недостаток времени, мальчик должен был заниматься вместо прогулок. Впрочем, рыжая шапка волос тоже доставляла ему мучения самого разного рода. Из воспоминаний Л. Сосиной: «Однажды Миля мне пишет записку: „Люся, ты хорошая девочка, я хочу с тобой дружить“. Я ему отвечаю: „С рыжими не дружу“. Он мне потом всю жизнь это вспоминал». Это, конечно, добавляло взрывной обидчивости…
В 14 лет – вскоре после начала занятий с Рейнгбальд – Гилельс взбунтовался. Он пробует то, что всегда было под запретом. Многие подростки начинают курить – Гилельс тоже курил, возможно, что тогда и начал. Но главным запретом для него было не это. Главным, опрокидывающим жизненные устои, было не заниматься, а вместо сидения за инструментом отправляться гулять, целыми днями пропадать на море. Он связался с «не самой пристойной», по словам Г. Б. Гордона, мальчишеской компанией, старшие перестали быть для него авторитетом. Братья и старшие сестры разъехались из дома. Мать над мальчиком этого возраста теряет власть, отец был мягким.
Можно представить себе тревогу Рейнгбальд. На глазах у всей музыкальной Одессы ей вручают сверходаренного подростка, а он вдруг перестает