Малыши чаще всего были предоставлены сами себе». И далее: «Невзгоды тяжело влияли на Эмиля. Не по летам серьезный, он сдерживал свои чувства, скрывал свой маленький детский внутренний мир и сторонился товарищей».
Картина, что и говорить, мрачная. Прочитав это о себе, Эмиль Григорьевич четверть века на эту тему молчал, и только в конце жизни рассказал Баренбойму, как было на самом деле, а не то, что привиделось Хентовой:
«Семья была большая. …Мы с младшей сестрой Лизой появились на свет последними и росли в окружении старших детей разных возрастных поколений. В доме, куда приходили подруги и друзья старших детей, всегда было оживленно и весело. Ведь в те времена жили не так разрозненно, как живут теперь». И далее: «С самого раннего детства я испытывал какое-то удивительно доброе и хорошее отношение к себе близких. В семье у нас никогда не было конфликтов, не произносилось резких слов. Особенно большое внимание проявляли ко мне старшие сестры – и в моем младенчестве, и в последующие годы».
Описания диаметрально противоположные. Между тем, по первому описанию мнение о характере Гилельса составили сотни тысяч читателей. Книга Баренбойма вышла три десятилетия спустя, меньшим тиражом, и написана она более сложным языком, в силу чего гораздо меньше и ее аудитория. Но главное не только в этом.
Говоря Вицинскому, какое впечатление произвела на него Рейнгбальд, Гилельс произнес уже приводившиеся здесь слова, что она относилась к нему как мать (позднее), а поначалу – как «добрая старшая тетя». Фраза немного странная: разве тетя может быть не старшей? Но у немногословного Гилельса ничего не говорилось просто так, и здесь он невольно «проговаривается»: вспомним, что у него были старшие сводные сестры, по возрасту годившиеся ему в тети. И сопоставим это с их добрым отношением к нему: он просто нашел такое же отношение у Рейнгбальд. Он к нему все детство стремился, искал эту ласку, это понимание, к которым с младенчества был приучен.
И в этом свете истинный характер Гилельса выявляется совсем другим. Ребенок, который рос в окружении любящих его старших, в теплой атмосфере дружной семьи, и кроме матери, от которой обычно идет ласка, имел сестер намного старше его, относившихся к нему тоже по-матерински, становится добрым и доверчивым. Потом, после нескольких лет занятий у сурового Ткача, где он страдал не от профессиональных требований, а именно от человеческой сухости педагога, он попадает в атмосферу, созданную Рейнгбальд и повторяющую для него атмосферу раннего детства; в ней он буквально расцветает.
Здесь невозможно не вспомнить слова Л. Е. Гаккеля: «Случай „Рейнгбальд – Гилельс“ – до сих пор не описан и не объяснен (хотя попытки и предпринимались), и не объяснен потому, что не думали о главном: о человеческом тепле, о способности прекрасного и сердечного человека согреть юную душу. И сколь многое из профессиональных проблем с легкостью разрешается