пишет Б. С. Маранц в статье о Марии Гринберг (тоже одесситке, учившейся у Блуменфельда как раз в описываемый период. – Е. Ф.). – Первыми поступили к нему М. Раухвергер и Б. Вайншенкер, затем – Л. Баренбойм и Г. Эдельман. Муся [Мария Гринберг] была пятой. …Когда я в 1927 году поступила в Московскую консерваторию, Муся повела меня к Блуменфельду… Однако в том году Блуменфельд никого не принимал, поскольку собирался уйти на пенсию, и попросил Г. Г. Нейгауза взять меня и Э. Гроссмана к себе. С тех пор одесситы поступали уже в класс Г. Г. Нейгауза». Это кое-что проясняет и в дальнейшей судьбе Гилельса – в частности, его решение, несмотря ни на что, в конце концов все же продолжить учебу у Нейгауза.
Тогда же, в 1930 г., в качестве предварительного шага Эмиль начал заниматься у ученика Блуменфельда, только что окончившего у него консерваторию одессита Георгия Эдельмана, летом 1930 года вернувшегося в Одессу.
Но занятия не «пошли». Несмотря на то, что Эдельман-пианист Гилельсу нравился, мальчик не получал от него человеческого внимания. Вероятно, молодой пианист просто еще не умел быть педагогом, внимательно относиться к ученику, да еще такому. Вот что Гилельс впоследствии говорил Вицинскому об Эдельмане: «Он, по-видимому, был очень черствый педагог… Суховат был со мною очень. Я чувствовал идущее от него ко мне какое-то неприятное отношение. …Человек не поговорил со мной по душам…».
Это описание прямо противоположно тому, что Гилельс там же говорит о Рейнгбальд: «Я помню ее ласковые разговоры. Она относилась ко мне не как мать к сыну – это впоследствии так было, а как добрая старшая тетя, и это меня очень подкупало».
Но Эдельман был концертирующим пианистом, а о Рейнгбальд Гилельс тогда же, Вицинскому, сказал: «Сама она не играла». И далее: «Я был очень привязан к Берте Михайловне, но она никогда не играла на рояле».
Надо отметить, что в интервью Вицинскому во многом еще ощущается молодой максимализм; впоследствии Гилельс никогда больше прямо не повторял критику в отношении Берты Михайловны, возможно, с годами глубже осмысливая, что она для него сделала. Так, в интервью Шварцу Гилельс говорит о Рейнгбальд: «Она была хорошая пианистка – игра ее была, как утренний бриз, как свежий воздух». Конечно, пианисты, умеющие читать подобные высказывания своих коллег «между строк», даже из такой, казалось бы, похвалы поймут, что, при отличной музыкальности, технический уровень исполнения Рейнгбальд был, с точки зрения Гилельса, весьма невысок, и он со своей честностью не смог этого скрыть и лишь облек в форму комплимента. Тем не менее, Рейнгбальд стала для Гилельса «истинным наставником», как он скажет позднее, а Эдельмана он отверг. О чем это говорит?
О колоссальной ранимости и душевной тонкости – разумеется. Отношение было для него гораздо важнее чисто профессиональных моментов. И еще о том, что совершенно справедливо подметил Баренбойм: об отсутствии для Гилельса необходимости