и не думали менять цвет. Порыжевшую хвою стряхнул с сосен ветер и убрали с газона садоводы. Тепло, цветы цветут, нет-нет да созреет горсть поздних клубничных ягод. Разве что рододендроны с голубикой тронул багрянец, да девичий виноград. С первыми заморозками всё переменилось: осень окунулась в краски. И Воронова тотчас поспешила в мансарду за своим этюдником.
Порой она удивлялась, насколько по-разному она могла относиться к живописи, к возможности и вдохновению писать. Живопись могла обернуться чем угодно: забавой, усердием, игрой, тихой тайной, одержимостью запечатления. Подлинные цвета и оттенки Воронова умела видеть куда вернее фотоаппарата, но всякий раз это было видение прошлого, ибо с каждым мгновеньем увиденное становилось чуть иным. Случалось, она смирялась, и опустив кисть, просто смотрела на просвечивающий на солнце лист, гобелены лугов или отсветы заката. Но бывало так, пусть и очень редко, что не требовалось ни смирения, ни упрямства, точно кто-то третий запечатлевал и просвечивающий на солнце лист, и Агнию, и тихий полуденный час, и лёгкий ветер – на память себе и Агнии.
Художница постояла возле калитки, высматривая людей. Людей не было. С каждой неделей их в деревне становилось всё меньше – уезжали до весны дачники, да и люди с зимними домами предпочитали наведываться лишь по выходным, а то и реже. Наступала чудесная пора, когда жизнь в деревне затихала, и выходя за ворота, можно было не встретить ни души, и при этом по вечерам радоваться уютному свету в окнах знакомых домов. Поразмыслив, она решилась устроиться с этюдником у обочины, рядом с опорой электропередач – уж очень хорош был открывавшийся с этой точки пейзаж.
Лаврушин отогрелся, пришёл в себя и даже успел заскучать. Он посидел на кухне, потомился в гостиной и, не удержавшись, полез в мансарду, смотреть в большое полукруглое окно на окрестности и рисующую Воронову. Не прошло и пары минут, как Воронова почувствовала взгляд и обернулась, погрозила кистью. Лаврушин замахал руками, должно быть, извиняясь, и отошёл вглубь мансарды.
Агния торопливо делала набросок – порыжевший клён, чёрная ёлка, изгиб дороги и дом за деревянным забором. Она ждала появления Полины Адамовны и была к нему готова, но вместо Полины Адамовны на дороге возникла фигура её нового соседа. Увидев, что он застал художницу за художественным занятием, Мартин замер в нерешительности. Но для того, чтобы не замечать друг друга, было уже слишком поздно:
– Здравствуйте, – произнесла Воронова негромко и слегка мотнула головой, точно не приветствовала, а напротив, отгоняла соседа подальше, как отгоняют голубя от скамейки. Но, как и голубь в парке, Мартин подошёл ближе.
– Прошу вас, простите, – сказал Мартин. – Я не хотел мешать, не сразу заметил, что вы рисуете.
– Ничего, – отозвалась художница. – Это набросок, и я уже заканчиваю, свет уходит. Доработаю у себя в мастерской. Как вы, устроились?
– Благодарю, всё в порядке.