быть, Синявская ей приплатила.
— Вы слишком плохо думаете о людях, — нахмурилась девушка. – Александра видится мне красивой и доброй.
— Артём, это ты? Тебя клонировали? – он пощёлкал пальцами перед глазами девушки, как бы желая вывести её из наркотического дурмана.– Ира, как можешь ты восхищаться бывшей стриптизёршей, которая известным образом пробралась в особняк мэра и сидит там, словно павлин на сокровищах, то и дело выпячивая свой расписной хвост? У таких людей нет ничего святого; они горло родной матери перегрызут за три копейки, рассказывая байки про духовность и нравственность. И ты берёшь её за образец! Если даже ты не видишь для себя опоры помасштабнее, боюсь, ваше поколение совсем потеряно.
— Мне и другие личности тоже нравятся, — ровно произнесла она с великолепным чувством собственного достоинства.
— Что до её красоты, то это дело наживное. Знаешь, сколько она тратит только на уход за собой? Тысяч пятьдесят в месяц, а, пожалуй, и все сто. От природы в ней нет ничего особенного; уверяю тебя, если бы тебе дали такие возможности, ты бы оставила Александру далеко позади. Впрочем, тебе это и не нужно, потому что в тебе есть красота естественности.
Девушка смиренно склонилась, так что Саша перестал видеть её лицо. Лишь дрожащая левая рука, которую она безуспешно пыталась прикрыть правой, выдавала в ней внутренний тремор.
— Всё же я верю, — настойчиво сказала она, — что не следует судить о людях поверхностно. Вы противопоставляете успех и нравственность; вам кажется, что попадание в особняк мэра исключает все прочие достоинства, и человек сам себя потрошит на потеху публике, чтобы разложить на прилавках Инстаграма своё нутро. Между тем, у Сани это просто социальная маска. Она оттого никогда не бывает настоящая в своём аккаунте, что скрывает самые чувствительные струны своей души. Так лобстер прячет нежное мясо под хитиновым панцирем. Кто же виноват, что людям нравится один только панцирь и они намертво прилипают к этому оборонительному щиту? Несмотря на некоторую холодность и неестественность, которая видна в её публикациях, в Александре есть свет.
Художник сверлил её глазами, и его лицо порою будто сводила невидимая судорога. Он так долго, так пристально и с таким необычным выражением смотрел на Иру, что та почувствовала этот взгляд, даже не поднимая головы. Казалось, ему под силу было прожечь на её коже дыру, как выжигает собранный воедино сноп света послушный рисунок на дереве.
— И правда, — скрипучим голосом произнёс Александр, когда молчание над ними так загустело, что грозило взорваться и оглушить всё вокруг, подобно шаровой молнии. – Нет смысла откладывать. Мы должны прояснить этот вопрос сегодня же. Едем смотреть на «Стыд орхидеи».
До Кубинки было чуть больше часа езды с Белорусского вокзала, и прибыли они около восьми вечера. Апрельские сумерки навевали безумие, и в другой день Саша не смог бы пройти мимо восхитительной ветхости подуставших домов, давно подружившихся с пустотой