не захлебнулись, почти по шею в воде оказались. Подхватились ещё два мужика, уже не хоронясь, с ходу, с берега, разбрызгивая фонтаны воды! Упёрлись вчетвером по-жеребячьи, выволакивая к берегу живой ворох.
На берегу уж пожарная машина (благо, пожарка рядом) и скорая поджидали. Медики в белых халатах кричали-запихивали истекавших холодными грязными ручьями сине-сосулистых, тарахтевших зубами пацанов в салон белого санитарного (тогда ещё) ГАЗона.
Попытались туда же затолкать мокрую, перемазанную в грязи, с землистым цветом лица Пашу. С той, однако, такие методы не сгодились. Спорить с ней было бесполезно. Врачица только ласково, как могла мягче и деликатней, попыталась уговорить:
– Ведь вы же пгостудитесь, – и, используя решающий безотказный аргумент, – вы же женщина…
Да уж больно сама была чистенькая и аккуратненькая, надушенная, с маникюром да перманентом. Не колхозница и не селянка. Так… небожитель какой-то.
Паша пристыжено, упрямо молчала, как не выучивший домашнее задание школьник. Медик всё же пыталась склонить этого «вагвага»:
– Ведь так нельзя… Ну, давайте хотя бы укольчик сделаем…
Паша молча тянула на грязное мокрое бельё штаны, фуфайку…
С порожек Голубого спешила хозяйка Шура, баба, по специфике работы с пьяным мужским контингентом, профессионально крупная, авторитетная:
– Ну, что ты дурака валяешь, выковыриваешься?! Не хочешь в больницу, так зайди ко мне, согрейся, посиди.
Паша – человек понятливый – Шуре, как ровне:
– Некада мне рассиживаться, на ферме ждуть… Да и сидеть не на что…
Коля, сам весь с головы до пят мокрый, на правах непосредственного участника события, неожиданно, как застоявшийся мерин, после пережитого, весело дёрнулся:
– Мужики, дак что ж мы, не угостим что-ль бабу?! Али мы не мужики!?
Мужики дружно заржали, загалдели… Царила общая эйфория, не столько пьяная, сколько от счастливо разрешившегося потрясения. Происшедшее уже казалось смешным и забавным. Уже хотелось и беззлобно посмеяться, в качестве нервной разрядки, над такой жалкой, нелепой, продрогшей, измазанной в грязи и мерзкой полусгнившей тине, этой мокрой курицей – Пашей, и заодно великодушно-покровительственно поддержать её в сторонних пересудах, но так, чтоб услышала: «Вот, даёт!.. Конь – баба!».
А над «безвинно-пострадавшими» – Ваней и Колей – потешались все, кому не лень.
Шура одёрнула:
– Ладно… видала я, какие вы мужики, – с издёвкой передразнила, припомнив им совсем недавнюю растерянность и беспомощьность. – «Ох – ох!..», «Ах – ах!..»
Паше:
– Стой, я щас… – метнулась на веранду, вернулась с бутылкой «Московской», со свёртком, проступающим жирными пятнами. – На вот…
Паша тут же оторвала «бескозырку» и, мужественно отвергая предложенные стаканы, выпила из горла с полбутылки, остальное вместе со свёртком поставила аккуратно в ящик передка брички, начала восстанавливать упряжь.
Женщина-врач,