Голубь недовольно встряхнулся, но из лужи не вылез, а продолжил плескаться, словно назло девочке. Пирре подошла ближе и присела на корточки. Голубь повернул голову боком и посмотрел на неё круглым глазом в красном ободке. Глупым чёрным глазом. Пирре вздохнула, вернулась домой и выкрасила волосы в ослепительно белый цвет. Ну, ладно, все получилось не так хорошо, как хотелось, и у корней они оставались слегка жёлтыми… Ну, ладно, не слегка. Ну, хорошо, они не были жёлтыми, они были скорее оранжевыми, ну так получилось, но чего орать-то? Это же мои волосы, мама, сказала она Мелиссе: понимаешь, мама? Не твои, не папины, не Мейтона и не Номики. Мои. Мои собственные.
Мама, конечно, окаменела лицом. То есть даже не окаменела, она сделала одно из своих знаменитых лиц: как же я устала от вашей неблагодарности. Когда я умру, вы все горько пожалеете об этом. Ага, мам. Конечно. Когда ты умрёшь, я только и буду думать о том, что у меня корни вышли оранжевые, да. Боги-боги, эти взрослые как маленькие. Хуже маленьких. Они же сами всё разломали. Ну, ладно, отца заклинило на этой мерзкой Хеккубе, хотя тут всё понятно, Хеккубе похожа на куклу больше, чем сама кукла. Но мама-то? Мама-то чем виновата? Зачем было тащить эту куклу в дом? Он же знал, что мама так просто не сдастся. Мама воспитала Мейтона, мама Номики воспитала, а это вообще работа дрессировщика. Это же как между двух медведей танцевать. Даже трёх, если считать отца.
Пирре посмотрела на семейный портрет, висевший в материной гостиной. Она так любила эту картину. Это был последний год, когда всё было в порядке. Отец сидит на троне кана Энподии, на каждом пальце золотой перстень. Его холодный жёсткий взгляд как бы говорит зрителю, что он здесь хозяин, ноги расставлены широко, будто он сейчас вскочит и задаст трёпку всякому, кто войдёт. Но то, как он держит за руку Пирре, сразу выдаёт в нём любящего отца. Правда, у Пирре на этом портрете ещё почти нет груди, ну, то есть какая-то есть, конечно, но всяко не такая как сейчас; Пирре удовлетворённо глянула вниз. Между прочим, гораздо красивее, чем у этой безмозглой куклы Хеккубе. Обожаю слово безмозглый, подумала Пирре, и вновь бросила взгляд на картину.
Мама стояла за спиной отца, положив холёную руку ему на плечо и смотрела на его распущенные серебристые волосы так, словно хотела заплести ему косу, как когда-то заплетала её самой Пирре. В голубых глаза Мелиссе светилось столько нежности, что у Пирре защемило сердце. Папочка-папочка, что же ты наделал, шепнула она. Номики и Мейтон стояли по обе стороны от матери и даже здесь было видно, как они друг друга ненавидят. Изограф, нарисовавший этот портрет, не зря так долго ехал сюда из Большой Сеэры и недаром запросил столько денег. Прямо, чёртов гений. Как ловко он подметил этот поворот головы Мейтона, когда его затылок смотрит чуть назад и вбок, а глаза глядят устало и пресыщенно. Он, конечно, хороший брат, грех жаловаться, но будем откровенны: то, как его всю жизнь баловала мама, это невозможно. Да и сейчас балует. Да и отец