пейзажа лишь его куски, тут же исчезающие на скорости в полутьме, придавали таинственности кривым веткам, теням. «Твой отец, твой отец…» – вертелось на языке, но начинать с банальности, с сочувствия не хотелось.
Сумерки сменились густой темнотой за окном, фары белой кисточкой погружались в краску ночи, но нанести ее было некуда, ведь одна краска разлилась везде, словно вытекла из огромной разбитой чернильницы. Ревницкий выкурил одну сигарету в приоткрытое окно, потом другую. Было непонятно, обдумывает ли он, что же сказать, или просто занят дорогой, он точно куда-то спешил. Автомобиль выскочил на заасфальтированную трассу, вдоль нее потянулись незнакомые лесопосадки, они все дальше и дальше уезжали от города. Парню, который сидел рядом, казалось, так стало вдруг легко и радостно, словно он смог покинуть место заражения, земли, захваченные эпидемией. Может, и не нужно ничего сегодня говорить?
Проехав железнодорожную станцию, они свернули к мосту.
– Посиди пока здесь, – сказал Ревницкий и включил музыку громче, достаточно, чтобы она могла заглушить шум снаружи.
Через секунду он уже отгородился от парня внутри салона железным занавесом открытого багажника, взвалил на плечо громадный мешок и перевалил его через ограждение, тот полетел прямо в реку. Раздался негромкий глухой удар вместо всплеска. Ревницкий перегнулся и посмотрел вниз: мешок чернел на твердой пластине льда. Ревницкий залез в машину и повернул ключ в замке зажигания, музыка тут же оборвалась. В машине стали слышны звуки ночи. Лай собаки на краю села, ветер, треск камыша, вмерзшего в лед.
– Идиотская, конечно, ситуация, – пробормотал сам себе Ревницкий.
Как еще ее можно было назвать? Но было и положительное во всем этом: растерянность вдруг сменил внутренний смех, который его буквально распирал, пришлось сжать зубы с силой до скрежета, и эта безумная радость вытеснила и развеяла накопленный пыл, с которым он так хотел все объяснить парню, непременно все и очень подробно. Ревницкого вдруг и самого изумило, для чего он завез неизвестно куда сына своего умершего друга!? Выходит, только для того, чтобы нарушить давнее правило – о покойниках хорошо или ничего. Что бы он говорил сейчас, если бы не каверзный лед, защитивший реку от еще одних нечистот, порожденных человеком? Ревницкий высказал бы личную обиду парню на его отца, на его упрямство и даже глупость. Но, возможно, что тот был в какой-то мере и прав. Вот во что Ревницкий ввязался? Кем сейчас стал он, окунувшись с головой в этот славный новый мир? Могильщиком? Его, офицера советской армии, военного инженера, очень быстро перемолола новая среда «коммерсов», бандитов, проституток, валютчиков, торгашей. Никому не нужен был его послужной список, какая-то там честь, какой-никакой интеллект, только дерзость и рискованность. Деньги ведь достаются только самым отчаянным, никакой талант не мог заменить наглость. Вот и сейчас он с уже привычным для себя нахальством творит свои делишки чуть ли не на глазах у по сути мальчишки, а тот и не понимает