всегда плохо подходили к друг другу, как отечественные штепсели от утюга и иностранные розетки.
Какого утюга? Почему утюга?
Борис Петрович очнулся.
– Так что?
Барышня вздохнула.
– Я думаю.. Я думаю… что на меня ведется охота.
Она так и сказала «ведется охота».
– Меня… хотят убить. Ну или, во всяком случае… – он нервно потерла пальцами круглое плечо – хотят… хотят украсть мою рукопись.
– Это очень… опасно. – вздохнула блондинка. – Быть популярным автором очень опасно в нашем… в нашем мире, понимаете? Недавно за мной увязался мужчина в магазине, он ходил и смотрел, что я покупаю!
– Понятно.
Борису Петровичу ничего не было понятно, но он кивнул.
– А кто… кто хочет украсть вашу рукопись?
– Этого я не знаю.
– Понятно. – снова сказал Борис Петрович.
Авторша детективов поерзала на месте. Она явно стеснялась своей пухлости, – то поводила плечами, то двумя пальцами одергивала юбку, то поглаживала коленку. На Бориса Петровича она смотрела восторженно-обеспокоенно.
– Думаете, надо шифровать рукописи?
– Что?
– Шифровать. – повторила она упрямо. – У меня уже пытались украсть мои идеи, вы что, не помните? Мой текст попал в чужие руки, и мне пришлось…
– Да, – сказал Борис Петрович.
– На прошлой неделе, – она опять наклонилась к нему, и ткань кардигана у нее на груди опасно натянулась. – Я видела того мужчину на прошлой неделе. Вы что-то можете с этим сделать? Как вы думаете?
– Я?! – поразился Борис Петрович. Я редактор, Виктория Петровна.
Он не помнил точно ее отчества, но назвал наудачу – вдруг память да подкинет что-нибудь правильное. Судя по тому, как она благожелательно улыбнулась, он попал.
– Я отвечаю за отправку вашего текста в печать и выпуск его в виде книги, – отчеканил он. – Доставку этой книги в магазины для продаж! За мужчин, которые ходят за вами по магазину я, простите, принять ответственность не могу.
Она обиженно заморгала.
Если бы авторшу детективов действительно убили, это был бы сносный сюжет, подумал Борис Петрович, пока она дула губки и думала, что бы еще добавить.
Если бы вместо меня тут сидело бы чучело, которое бы кивало и отвечало что-нибудь впопад, был бы чудесно, подумал Борис Петрович. Оно – чучело то есть – вбирало бы в себя авторши бредни, не пухло бы и не увеличивалось, как моя голова, а просто, обмякши, сидело бы и слушало. Его можно было бы выпотрошить, выкинуть из окна, засунуть подальше, порубить на мелкие кусочки. Сервировать в салате. Затолкать в рот выпускающей, чтобы та наконец заткнулась.
– Вы меня слушаете?
– Я весь внимание, – Борис Петрович закрыл глаза и сразу же их открыл.
9
У Бориса Петровича в универе был любимый лектор. Когда ему задавали идиотский вопрос, например, «В художественном произведении важнее содержание или форма?» он останавливался,