тело:
– Ты родственник? За похороны надо платить.
И Рюноскэ вытащил из-за пазухи мешочек с деньгами. Показалось ли ему, что в этот момент глаза настоятеля хищно сверкнули? Может, налетевший ветер просто раздул пламя масляной лампы, что держал в руке стоявший рядом служка.
Когда, наконец, Рюноскэ и Чубантай вернулись в «Пионовый Фонарь», там все затихло. Донельзя усталый мальчишка рухнул на свой футон и тут же уснул. А пёс… Кто его знает, спал ли он или до утра охранял сон своего маленького господина, лёжа рядом с ним.
Так в дальнем флигеле прибавилась еще пара жильцов: найдёныш Эмико-тян и его пёс.
Но не прошло и десяти дней, как хозяйка начала проявлять беспокойство. Во-первых, пришлось переселить из дома в глубине сада почти всех его жильцов. И повар, и подметальщик, и Юрико-недоумок наотрез отказались там оставаться.
– Помилуйте, госпожа О-Саби, – Микада недовольно кривил губы, высыпая рис в котелок с кипящей водой, – каждую же ночь… Она же приходит… Только глаза сомкнёшь – сквозняк по полу… Холодный… Я со страху с головой под одеяло, а она усядется возле дитёнка и поёт.
– Да кто усядется, кто поет? – хозяйка удивленно задирала брови.
– Как кто? Она… Юки-онна.
– Госпожа Огава?
– Ну да.
– Да её ж похоронили. Всё как положено по обряду. В монастыре. На святой земле. Чего ей приходить?
Микада разводил руками:
– Почём мне знать?
– Да ты врешь, поди, – она приложила палец к брови, показывая, что не верит.
– А вы вон, – повар тыкал пальцем в сторону Юрико, вошедшего в кухню с ведрами полными воды, – у племянничка своего спросите. Он-то тоже каждую ночь дрожит со страху.
Юрико подтверждал:
– Всё так и есть. Приходит, ага. И поёт. Это, как его… – и он гнусаво затянул: —Стучи-и-и мой стано-о-ок, таки-тэ-э-э, таки-тэ-э-э…
Он вытер нос кулаком и жалостливо всхлипнул: – заморозит она нас, выпьет наши души.
Подметальщик Ками ничего не говорил, но и он, мыча, скалился, вытягивал руки с растопыренными пальцами, проводил ребром ладони по шее – изображал страшного демона, готового убить их, несчастных. Пришлось О-Саби переселять их. Хорошо, зимой постояльцев немного, нашлось местечко. Но с Рюноскэ она поговорила. Строго, поджимая губы, намекая, что с такими делами пора заканчивать: поползут слухи про призрака в гостинице – разбегутся клиенты, придется ей закрывать «Пионовый Фонарь», на старости лет, по миру идти.
– Надо ребёнка в монастырь отнести, пусть монахи его воспитывают. И мамаша его пусть туда является, если сможет. И не спорь. Если хочешь и дальше у меня работать, уноси ребёнка.
Юки-онна, и правда, являлась во флигель каждую ночь. Сначала Рюноскэ пугался, но через пару дней как-то привык. Госпожа Огава входила, тихо плыла через комнату, и воздух становился холодным. Она не обращала никакого внимания на перепуганных жильцов, опускалась возле спящего сына и начинала тихонько петь. Голос звенел, будто вдалеке ветер игрался с новогодними колокольчиками:
Светит