не то с ящерицей, что вниз головой распласталась на стволе дерева: внимательные ярко-зеленые глаза смотрели, казалось, прямо мне в душу, длинные пальцы, покрытые то ли корой, то ли чешуей, цеплялись за неровности ствола. Я послушно приникла к дереву лицом, прижалась лбом, губами, – как к иконе в церкви. Тонкие пальцы древесницы невесомо скользнули по моим волосам.
– Правильно, девочка… Бук защитит, не оставит. Ты сама нашего рода… Старый бук дал побег, – кто ж знал, что вырастет такое славное деревце?
Я снова посмотрела вверх. Глаза древесницы стали задумчивыми, она протянула руку и рассеянно погладила меня по щеке.
– Она так хотела сюда прорасти, так рвалась… Смогла все же. Попроси памяти, дитя. Вспомни, от какого корня растешь.
Я снова прислонилась к дереву. Мне казалось, что я слышу его мысли – медленные, тяжелые, могучие, – и в этот миг словно сама становилась буком – усталым, с засохшими ветвями, словно бы источенным или выгоревшим изнутри… Место, в котором я росла, было далеким и отчаянно чужим, и я тянулась корнями – прочь, в древний лес, где на холмах высятся замки, а под холмами корни деревьев огибают темные загадочные подземелья. От полумертвого, напряженно вытянутого корня поднялся вверх тонкий, но крепкий побег… Этот побег – я. Я сегодняшняя.
– Пойдем, Кветушка, – прошелестела древесница. – Пойдем, надо успеть, папоротник скоро отцветет.
Она так же вниз головой соскользнула наземь, встала на ноги, выпрямилась – и странной, удивительно легкой походкой пошла к зарослям папоротника. Самый крупный, радужно светящийся цветок послушно скользнул ей в руки, – древесница подняла его вверх, навстречу лучам луны, сложила ладони ковшиком… Несколько мгновений, – и цветок растаял, оплыл, словно свеча.
– Испей, милая.
В покрытых тонкой корой ладонях блестела серебристая светящаяся жидкость.
– Испей этого света: его Адам с Евой в раю пили – в последний раз… В нем наша душа, в нем твоя память.
Я послушно пригубила странный напиток – прохладный, сладковатый на губах и чуть горький, когда распробуешь. Голова слегка закружилась, словно от крепкой браги, песня луны стала громче, звуки – резче. Зеленые глаза древесницы улыбались.
– Дай оберег, девочка… Дай, не бойся. Хороший оберег, буковый: твой род, твой корень.
Древесница приняла оберег в ладони, полные лунного напитка, подняла выше… Свет, яркий свет полился из ее рук, лишь буковый якорь просвечивал сквозь пальцы: сияющий, голубоватый, только посередине его раскаленным угольком горела алая капля.
– Видишь – это кровь твоя: капля к капле, сила к силе, не уходи… Пей, милая.
Я до дна осушила ковш, сложенный из ее ладоней, коснулась оберега губами… Древесница осторожно взяла его за шнурок и повесила мне на шею.
– Не уйдет твой вихрь. Долго еще не уйдет… – прошептала она.
– Вихрь, вихрь… – зашелестело по кустам. – Ох, не уйдет!
– Вихрь!