прежней.
– Мама… – при попытке сесть ребра отозвались болью. – Что с нами теперь будет?
– Все будет хорошо, Бернхард, – мать ласково кивнула. – Мы выживем. Мы уже выжили.
– Я – Бржетислав! Как древний князь…
– Ты – мой князь, – графиня присела рядом, обняв сына за плечи. – Самый сильный и самый смелый. Когда-нибудь ты станешь великим и прославишь наш род.
От вдовы здорово пахло мятными каплями и черным корнем, который она держала на дальней полке на случай истерик у взбалмошной Итки. Снаружи еле заметно потянуло дымом, мать подошла к окну, задумчиво посмотрела с минуту, задернула тяжелую портьеру. Потом снова повернулась к сыну:
– Поешь, мой хороший.
– Мне тяжело есть, мам, – ответил мальчик. – Ребра болят. Молока бы…
– Хорошо, – графиня снова улыбнулась. – Сейчас принесу.
Когда мать закрыла за собой дверь, он, собрав волю в кулак, чтобы не завыть от боли, бочком слез с кровати и подошел к окну. Во внутреннем дворе замка горел небольшой, но жаркий костерок, с ним рядом стоял давешний монах, отец Дитмар, с открытым сундучком в руках. Он по одной вынимал оттуда красивые свитки с печатями, разворачивал, внимательно читая. Некоторые возвращал обратно в сундучок, но большинство – беспощадно скармливал огню. Всего-то неделей раньше мальчик видел этот сундук стоявшим, как всегда, на полке в отцовском кабинете. Отец объяснял: там хранятся важные документы, и прикасаться к сундучку можно только ему самому и маме.
Скрипнула дверь, в комнату вошла мать с кувшином в руках.
– Вот твое молоко, сынок. Свеженькое, со сливками…
Увидев, на что он смотрит, графиня осеклась.
– Что он делает, мама? – мальчик повернулся к ней. – Зачем он сжигает наши грамоты?
– Мы… мы переходим в мой род, сынок, – голос Ульрики едва заметно дрогнул. – Так надо. Через неделю, когда ты окрепнешь, мы с тобой и отец Дитмар поедем в Вену, на аудиенцию к императору… Это опасно, но нам придется.
***
Час спустя тот самый сундучок, лишившийся двух третей содержимого, оказался на старом месте. В кабинете отца, казненного хозяина замка, тело которого в тот же вечер принесли с холма слуги, опустив в заранее приготовленную могилу в замковом склепе. Наскоро отпели и закрыли тяжелой плитой: ни к чему домочадцам смотреть на того, кто не сносил головы.
Месяц спустя мать с блестящими (от радости ли?) глазами положила в сундучок еще один свиток – новенький, дорогого белого пергамента, скрепленный печатью с черным орлом.
– Ты теперь глава нашей ветви рода, сынок, – графиня погладила мальчика по отросшим русым вихрам. – Замок и земли закрепляются за тобой, молодой граф фон Рудольштадт из Богемской ветви нашего Дома: по закону я буду управлять ими до твоего совершеннолетия, но потом все станет совсем твоим. Тебе разве что придется выделить приданое твоим сестренкам, юным графиням Ютте и Элоизе, но ты ведь не станешь