снова протёр штаны палисандровым деревом и вернулся в исходное положение.
– Возропщут знатные, зубы станут точить, языками ядовитыми толочь примутся. Пенька худородного, мол, возвысил я. Супротив устоев ходить – задача зело трудная, Евсей Раскривлякович.
Шут грозно заурчал тигрой и резво вскочил на ноги.
– Не можно Царю на поводу у знатных ходить! Как батюшка твой покойный, царствия ему небесного, поучал гордых кровушкой красной, припоминаешь, кормилец?
Глумец извлёк из коротких ножен на поясе деревянный кинжал, провёл оружием себе по горлу, захрипел, засопел. Потом шут выронил опасную игрушку, схватился за горло обеими ладонями, рухнул на пол, подёргался телом несколько раз и, наконец, в лютых мучениях издох…
– Воскресни, Евсей Раскривлякович.
Скоморох немедленно воскрес и снова уселся туркой на пол.
– Я юнцом был, но и поныне помню, как опричники в Алексеевой слободе на лоскутки разодрали боярина Репневского по указу родителя, – припомнил былое Государь. – Я стоял в горнице и из окна наблюдал, как со знатного кожу сдирают ломтями. В тот миг, я дал слово нашему Отцу Небесному: коли стану Царём – не буду холопов зря мучить…
– А зря ли вороны Репневского отделали, а, Государь?
– Разумный да разумеет. Тогда столько крови лилось, что ныне не разберёшь уже: кто правый был, а кто в самом деле повинный…
Государь в волнении потерзал бороду пальцами.
– А ить родитель и меня раз… чуть живота не лишил, тем посохом вон, угум… Покойный Фёдор Романовский закрыл меня жирным телом – так и от смерти выручил.
Глумец обернулся к стене Палаты, обитой багряной материей, где находился, прислонившись к полотну, Государев посох с округлым набалдашником, сплошь усыпанный драгоценными каменьями.
– Шуткуешь, отец? – нахмурил брови скоморох.
– Это ты у нас завсегда шуткуешь, – усмехнулся самодержец.
– Покумекай всё ж над моими словечками, батюшка родный. А сейчас, давай-ка, кормилец, шахматную баталию устроим, ась?
Глумец кивнул канареечным колпаком в сторону окна, где стоял маленький стол с точёными шахматными фигурами.
– Притомил ты меня ныне, ащеул любомудрый. С тобой биться не стану, не желаю. После полуденного сна ко мне Яшка Лихой зайдёт – с ним занятней сражаться.
– Вот-вот, кормилец, – широко улыбнулся придворный шут.
Пришёл полдень, потом настало время святой обедни, а за ней и трапезы. По традиции, после обеда всё Русское Царство погружалось в непродолжительный, но весьма сладкий сон… Затем шло пробуждение и зачиналась вторая половина божьего дня…
В Царской Палате за шахматным столиком сидели самодержец и стольник Яков Данилович Лихой. Сражение только разворачивалось: противники слопали друг у друга по одной пешице и в задумчивости буравили взорами доску.
– Литовцы союза просят, – молвил Царь, ожидая, когда стольник свершит ход.
– Супротив Короны биться? – не задумываясь, спросил Лихой.
– Оно самое. Хотят отвоевать