землю и вскочил на ноги.
– Есть две мето́ды, барин, как игрище сварганить. От нутра идёшь к голове, либо наоборот – с головы к сердцу шагаешь. Вот к примеру… петуха желаешь исполнить, – глумец махнул рукой в сторону курятника. – Глазеешь на птицу, повадки её срисовываешь…
Шут закудахтал по-петушиному, пошевелил пальцами и прошёлся неспешной подпрыгивающей походкой по земле: вперёд и назад.
– Сие первая метода: от сердца к башке.
– А другая?
– Другую методу я не шибко уважаю. Но расклад такой. В горшке своём варишь мыслю, кумекаешь, – постучал себе пальцем по голове глумец, – далее спробуешь изобразить, сверяешь глазищами игрище, докручиваешь, шлифуешь, что ремесленник, и – будьте любезны.
– А ну-ка по второй методе сработай. Покумекай, друг Степашка, тыковку почеши, а потом мне сызнова петушка покажи.
Скоморох ухмыльнулся, почесал тыковку, развернулся спиной к барину, скрипя извилинами ума… Яков Данилович затянулся ореховой трубочкой и в очередной раз выпустил из глотки сизый дымок, разрезав столпом тёплый вечерний воздух месяца разноцвета.
Глумец обернулся, прошёлся важной петушиной походкой и начал слагать прибаутку:
– Я петушок, петушок, алый гребешок. Птица важная, сердитая, а бочки́ мои драгоценные… золотистым щёлоком отмытые.
Глумец прекратил представление, почесал пальцами пшеничную бороду и бросил косой взор на хозяина имения. Яков Данилович широко улыбнулся, а потом звонко расхохотался.
– Нашенское племя ты изобразил, москолу́д любомудрый!
– То не я молвил, а ты, хозяин, – улыбнулся глумец.
Скоморох погостил ещё седмицу в имении, потом получил расчёт серебром, туго набил звонкой монетой свой мешок-калиту, раскланялся хозяйке Марфе Михайловне да дворовой челяди, и запрыгнул в повозку. Силантий Козлов, управляя каурой савраской, доставил лицедея туда, откуда забрал с месяц назад – на Грачёв рынок.
Воложанский земеля Якова Лихого, первым делом, засел в кабак и премного напился там ситом – медовой водой, щедро разбавленной ядрёной бражкой. Умял под это дело огромную миску щей с коровьим мясом да краюхой ржаного хлеба. Затем он подрался с посадскими, после пошёл гулять в другой кабак – у Николиной церквы. Там глумец своротил рожу ударом кулака залётному купчишке, что обозвал его “сатанинским отродьем” … опять вернулся пировать на Грачёв рынок.
Эх, вознеслась душа в эмпиреи! Эх, гулевание! До дна пьём!
Ранним утром повеса очнулся от крепкого удара кованого сапога в худой живот. Рядом с ним стоял дюжий торговый подьячий в кафтане павлиньего цвета, грозно уперев кулачины в бока. Лицедей валялся в пыли, неподалёку от широкой податной лавки. Скоморох поковылял к пустынному глашатному кругу. У высокого дубового пня он маненько пришёл в себя, отряхнулся, а потом сообразил, что холщовой сумы на его спине ноне нету. Сгинули в пропасть скромные пожитки скомороха, а главное – исчез мешочек-калита с щедрой наградой от дворянской фамилии за услуги. Сохранилась только козлиная маска, повязанная бечёвой к шее. Глумец напялил козла на кудлатую башку