Курочки относились к Царю с почтением. Остальные два кочета, Фролка да Еропка, были куда мельче гордеца Ерофеича и на его auctoritas не покушались.
По завершении послеобеденного сна, к супругу присоединилась Марфа Михайловна. Вдвоём с те́ремной царицей, стольник проторчал у курятника чуть ли не до сумерек. Барин и барыня пристально глазели на кочета Ерофеича, порой, насмешничали над кичливым петухом, часто перекидывались краткими фрасисами, отгоняли прочь холопов, что мышами скользили по двору. После сытой ве́чери, загадочные с виду супруги, заперлись в светёлке. Жена села за стол, щедро уставленный письменными принадлежностями. Холоп зажёг множество свечей от лучины и резво удалился прочь, тщательно прикрыв дверь. Марфа Лихая принялась слагать стихотворение. Яков Данилович бродил вдоль стола и бросал жене короткие репликары. Супружница водила пером по пергаменту, порой, обменивалась с мужем мнениями, снова калякала, зачёркивала, опять калякала. Раз супруги даже маненько поругались. Златоволосая Царица скомкала в ладони исписанный лист пергамента, швырнула его на пол и положила перед собой новый лист бумаги…
Спустя седмицу на Грачёвом рынке у глумилища объявился новый скоморох. Кучка шутов в удивлении уставилась на залётного товарища – прежде они его тут не видали. Плешивый скоморох с бубном в руке, вразвалочку подгрёб к новичку, наряженному в пёструю одёжу золотисто-багряного цвета, с алым гребнем на голове, прилаженным к шапке барловке. “Бес его ведает: из какого материалу он сотворил сей гребень?” Синеглазая рожа оказалась размалёванной алой краской, а к его носу пристроился вострый клюв, выточенный из ствола орешника и обвязанной тонкой верёвой вокруг башки.
– Эй ты, алый гребешок, чьих будешь, откеля пришёл?
– Сам по себе порхаю. Я – птица горделивая, – заокал новичок.
– Новгородский, – улыбнулся глумец, также заокав. – Ну, покажи себя, вольное семя, у нас роздых кок раз.
– Дай бубен, не жмись, братик.
– Держи, – плешивый шут протянул инструмент товарищу.
“А мож и не новгородский. Когда не окает – иной говор держит. Воложанский что ль?” – всё кумекал скоморох.
Гордый кочет взял бубен в десницу. Подёргивая крепким станом да лихо размахивая руками, он направился к высокому дубовому пню на глашатном круге – бота́ла на бубне игриво зазвенели.
– Эй, народ православный! Ходи слушать комедь – буду сказки вам петь! Кличьте сюды поболе всяких молодчиков – пришло время моих колокольчиков!
У дубового пня вскоре собралась приличная компания зевак: бабы с корзинами в руках, посадский люд, два дьячка в чёрных подрясниках.
Кто важнее всех на свете? Что, боитесь, пёсьи дети?
У кого кровушка не простая, а шибко золотая?
У кого головушка не пустая, а зело непростая?
Говори, посадский люд, а не то вас всех побью!
Кочет-глумец подскочил к зевакам и от души жахнул ладонью по телячьей