тесть увёл Якова Даниловича в хоромы. Дочь Марфа изложила родителю суть проблемы. Сидякин успокоил родственников: Фёдор Калганов сильно страдает почечуем, его лекарь знает ремедиум доброго снадобья от этой хворобы. Михайла Борисович через почечуй желал прижать грядущего самодержца и сохранить зятя в Детинце.
Когда тряслись в колымаге, возвращаясь в своё поместье, Яков Данилович за всё время дороги только единожды подал голос:
– Что этот почечуй… Свет клином на нём не сошёлся – истина то. Неужто богатей Фёдор Калганов не сыщет себе иных путей для борьбы с подобной хворобой. Тесть сунется к нему с такими речами дерзкими – шею себе свернёт. Нет, дудочки. Пусть моя планида набекрень валится, а тащить за собой Михайлу Борисовича я не желаю…
Марфа Михайловна ничего не ответила мужу, так как полностью разделяла мнение супруга об этом препостылом калгановском почечуе. Перед сном супружница затеяла неожиданный разговор. Кравчий сидел у окна на лавке в исподнем белье. Боярин держал в руке свечу и глазел с угрюмой физиономией, как на дворе играются два весёлых сторожевых пса. Подклётная Государыня, облачённая в ночную сорочку, сидела на супружеской койке и гребнем расчёсывала рыжеватые локоны.
– Яков Данилович, слышишь меня?
– Угум, – промычал боярин, продолжая глазеть на дворовых псов.
– Осторожней на службе ходи. Сердцем чую: по твою душу беда у порога стоит.
Яков Лихой с раздражением посмотрел на жену: что за враки?
– Я не шуткую, муж.
– Сердцем, – усмехнулся царёв кравчий. – Беспокойное сердце – скверный товарищ, разум – надёжнее будет.
– У меня обоих приятелей в достатке.
– И чего далее, – помолчав, произнёс Яков Лихой.
– Скоро сеча за Трон начнётся. Ты так и будешь в сторонке торчать болваном и очередной милости от судьбы ожидать?
– Не пойму тебя, Марфа Михайловна.
– Так и станешь всю жизнь, то одному, то другому Государю, еды подносить да вина лить в кубок? Твоего ли разума эти заботы, муж?
– Вина лить! – рассердился кравчий Лихой. – У меня и таких забот скоро не будет.
– Об этом и речь.
– О чём речь, любезная Марфа? – всё более раздражался супруг. – Каковы мои шляхи ныне?
– Нужный шлях завсегда сыскать можно.
– Чертяку лукавого я сыщу… а не нужную тропку. И так валанда́ем шарахаюсь по Детинцу, как засватанный. Государь с полгода хворает тяжко – нет у меня трудов ныне. Мне два дня хватает, чтобы столовыми заботами управиться: принять снедь, внести цифири в пергаменты, с Куркиным перемолвиться, взять его роспись и гойда. Гуляй ветерком, карась воложанский! Боярин Лихой Яков Данилович!
– А блюда теперь разве не пробуешь? Ты навроде по Уставу Двора обязан всякую снедь вкушать перед подачей к столу, так?
– Государь ныне без меня трапезничает. Постельничий ему взвары таскает. А знать обойдётся и без моей спробы – много чести кичливым.
– Ой ли, Яков Данилович?
– Ой не ой, а порядок такой.
– Нарушение