как дама обнимает Вернея за талию и бормочет ему что-то соблазнительное на ухо, а тот, вместо того, чтобы отстраниться, дразняще улыбается и сам привлекает ее ближе, отвечая так, что рыжеволосая красотка ахает и что-то восклицает по-английски…
Потом приятель Эрнеста открыл перед ними двери спальни, и все трое исчезли из виду, оставив Марэ наедине с горькими мыслями и ревнивыми терзаниями.
Конечно, ему вновь не удалось заснуть, хоть он сразу лег в приготовленную постель, мягкую и удобную, застеленную тончайшим бельем, и задернул плотные занавески атласного балдахина – в точности как его нынешний герой, Бальзамо, граф де Феникс… Но это ложе казалось слишком широким, напоминало, что предназначено для двоих, и лишь острее заставляло стареющего героя чувствовать свое одиночество, ненужность, непривлекательность…
Неудивительно, что Жан провел скверную и почти бессонную ночь, что было редкостью для него, большого любителя поспать. Устав ворочаться с боку на бок, он дождался рассвета и направился в конюшню, проведать лошадок и покататься верхом еще до завтрака. И застал там трагикомическую сцену, точь-в-точь из американского фильма про Зорро28.
Сцена была в самом разгаре. Черный андалузец свирепо колотился о деревянную перегородку, стремясь вломиться в денник к одной из прибывших на съемки кобылиц, а та испуганно косилась на кавалера и жалась от него в самом дальнем углу… Конюхи и рабочие пытались успокоить буяна, но сами трусили, и вместо того, чтобы сделать что-то разумное, метались вокруг жеребца – кто с граблями, кто с шамберьером – и только сильнее злили виновника переполоха.
Марэ никогда не робел в работе с животными, он тут же организовал растерявшихся мужчин, и вчетвером, вооружившись лопатами и шестами, они сумели оттеснить жеребца прочь от денника. Жан с одним из ребят похрабрее сумел поймать край повода и продеть его в бронзовое кольцо, вмурованное в колонну. Кобылицу, которая сделалась предметом буйства, спешно увели прочь, и волнение в крови черного красавчика вскоре сошло на нет.
Пока один из конюхов седлал выбранную мэтром лошадь для утренней прогулки, а двое других спешно чинили сорванную с петель дверцу денника, Марэ не отходил от жеребца, утешая и успокаивая его, отвлекал угощением, шептал что-то примирительное и широкими плавными движениями поглаживал лоснящуюся блестящую шкуру. Конь, поначалу злобно прижимавший уши и клацавший зубами, издавая угрожающие звуки, теперь стоял перед ним смирным, как ягненок, и толкался теплым носом и губами ему в ладони, выпрашивая все новые порции подношения.
– Эк вы с ним ловко управились, месье Марэ! – уважительно проговорил конюх – он даже приостановился с седловкой, не в силах оторвать взгляд от столь занимательного зрелища. – Это же форменный дракон, а не конь, крокодил с копытами… И как только месье Эрнест решается на нем ездить! Уж лучше б он позволил его